Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава

— Что с вами, дорогая моя бедняжка? Что произошло?

Лине удается сесть. Опустив голову, она тяжело дышит. Потом голова ее поднимается, и она смотрит на свою гостью таким взглядом, в котором потрясение сочетается с гневом.

— Я только что столкнулась с женщиной, которая спокойно болтает о всякой пустяковине, тогда как ее муж уже исчез, унесен морем. Никаких вестей от мужа, а она пришла как ни в чем не бывало пить кофе. Неужели она воображает, что утлый баркас может держаться на воде после такого урагана, который разразился прошлой ночью?

Элена Морван поставила поднос на стол из полированного ореха. Она нагибается, чтобы поднять свою сумку, и, поднявшись, прижимает ее к животу. Потом она говорит ровным голосом, со свойственным горцам несколько жестким акцентом, который придает словам их истинный смысл, тогда как жители Логана, с их напевной речью, так распевают гласные, что постороннему уху трудно бывает уловить, идет ли дело о драме или о комедии.

— Я не знаю, что такое — баркас. Ведь я — крестьянка. Так уж случилось, что я вышла замуж за здешнего, ремесло у которого морское. Но я не покинула своего поселка в Черных Горах, где я обрабатываю два маленьких поля, чтобы прокормить корову. Муж возвращается ко мне так часто, как только может, между двумя приливами, как он говорит: Он усаживается у себя дома и говорит со мной медленно и долго о рыбной ловле, и рыбаках, и об этом порте, и о море, которого я не знаю. Он такой спокойный, такой сильный, так отлично собой владеет, что никакому океану его не сломить. Я за него спокойна.

— Тогда почему же вы приехали сегодня вечером?

— Неплохо бы налить кофе, а то он остынет. Я приехала сегодня потому, что так договорилась с ним. Он должен был около полудня приехать за мной в Кемпер, мы условились, как встретимся и поедем вместе в Логан, где должны были провести ночь у матери Алена Дугэ, друга моего мужа.

— Именно туда вы и направляетесь?

— Да, ведь там у него комната. Мари-Жанн Кийивик, мать Алена, считает, что дом стал чересчур велик, после того как…

— Я знаю. Значит, в условленном месте Корантена не оказалось.

— Да. Дожидаясь, я просматривала газету. Там было написано о здешнем приливе и о том, что о «Золотой траве» нет вестей. Вот мне и пришлось выкарабкиваться самой, чтобы сюда добраться. Судно задержалось из-за дурной погоды, это-то несомненно, а может, поломка какая случилась. Но Карантен будет здесь, как обещал, в любом случае. Он сказал мне, что никогда больше не пропустит полуночной мессы. А это человек слова.

— Вы меня поражаете, Элена. Я-то думала, что он вообще не посещает церкви.

— Я и не говорю, что он это всегда делает. Я всего лишь имею в виду полуночную службу. Так вот. Надо как можно скорее попасть к Мари-Жанн Кийивик. Мне не хотелось бы заставлять его дожидаться там.

— Лучше пожелать, чтобы он вообще мог там очутиться, бедная вы моя.

— Нет, я должна ждать его, когда он вернется. Иначе мой муж будет беспокоиться, думая, что я ему не доверяю и осталась у себя дома. Я и так была достаточно непослушной.

— Достаточно непослушной?

— Да. Он мне велел не заглядывать в газеты. А я тем не менее прочитала. Корантен говорит, что там пишут только глупости. И то правда. У парней из газет нет никакого терпения, я в этом убедилась.

— Никогда в жизни не встречалась мне женщина, похожая на вас, Элена Морван.

— Возможно, что других таких и нет. Но есть такой же, как я, мужчина. Это — Корантен Ропар. Всего вам хорошего, Лина, мне надо идти.

Но Лина, совершенно растроганная, уже встает. Глаза у нее полны слез, гнев ее сменился тоской и отчаянием. Она схватывает кофейник и наполняет кружки, не произнося ни слова. Наконец она чуть слышно выговаривает:

— Садитесь, Элена. Кофе еще не остыл. Не надо оставлять меня в одиночестве. Я с трудом достала хлеба. Булочник с нашей площади все отдал другому, с набережной, у которого лавка разрушена. Прошу вас, побудьте еще немного. Масло совсем свежее, оно — из деревни. А я с прошлой ночи кручусь, как на привязи, вокруг одной и той же мысли. Совсем голову потеряла. С ума схожу.

Элена улыбается. Совсем иной улыбкой, чем та, которой она всех одарила, выходя из автобуса. Если бы хитрая Лик Малегол была тут, она бы назвала эту теперешнюю улыбку говорящей. Глядя на эту улыбку, трудно ей противиться, до такой степени она преисполнила все черты лица женщины неиссякаемой добротой. Элена усаживается. Она заботливо поместила свою сумку между ножек стула, положила в кофе сахар и размешала его. Она выжидает. У нее большие, ловкие руки, в которых стоящий на столе прибор кажется кукольным. Она все еще выжидает, нарезая хлеб кусочками, наподобие того, как режут пирог, и намазывая эти кусочки маслом. Лина-Лик, пристально уставившись, не спускает с нее глаз, она неспособна ничего больше вымолвить, возможно, смущенная тем, что уже чересчур много сказала. Прежде чем проглотить первый глоток, Элена Морван решает прийти ей на помощь. Она спокойно говорит: