Эйсукэ Накадзоно - СВИНЕЦ В ПЛАМЕНИ

Из Сеула писем не было. Очевидно, ей не удалось остаться в Корее. На прощание она сказала: «Если меня отравят назад в Голландию, оттуда писем не жди…»

Глядя сейчас на Омуру, который, согнувшись как вопросительный знак, спал на той же кровати, Куросима невольно сравнивал его будущность с судьбой кореянки. И вдруг ему стало понятно то постоянно тревожившее его в последнее время смутное чувство, которое он до сих пор не мог определить.

Это было чувство мести. Оно родилось у него ещё со времени истории с кореянкой, постепенно разгоралось и сейчас превратилось в пламя.

Начальник отделения, принадлежавший к числу сотрудников министерства иностранных дел довоенной школы, весьма заботился о государственных интересах и престиже государства, но мало считался с «личностью», правами человека. Несмотря на видимое благодушие, свойственное оппортунистическим натурам, формула «уважение прав человека» была ему чужда. Это находилось за пределами его обязанностей и ответственности. От заключённых, пытавшихся отстаивать свои человеческие права, он спешил как можно скорее отделаться.

Куросиме хотелось поломать это. Хорошо бы когда-нибудь заставить этого тина ползать на коленях. Куросима втайне готовился отомстить Итинари. Нужно использовать каждый удобный случай. И он проявлял особое усердие на работе и прослыл образцовым сотрудником лагеря.

Куросима очнулся наконец от невесёлых дум. Ухватив Омуру за мокрое от пота плечо, он снова начал его будить:

— Проснись! Вставай!

Омура открыл глаза. На лице его не было обычного тупого, отчуждённого выражения. Взгляд был осмысленный, сосредоточенный, казалось, что он внимательно следит за действиями Куросимы. Удивительно.

Врачебный осмотр в больнице «Кэммин» словно бы вдохнул в него жизненную силу. Реакция на окружающую действительность стала острей. Возможно, из-за того, что его изолировали от прежней компании и поместили в лагерную больницу, где было тихо и спокойно.

— Послушай, Омура, — с места в карьер заговорил по-японски Куросима. — В больнице, куда мы с тобой ездили, ты успешно прошёл проверку умственных способностей и памяти. Следовательно, ты вполне способен размышлять, делать выводы. Не лишён ты и страстей, Не правда ли? Недавно ты полез обниматься к Фусако Омура, которая называет себя твоей сестрой. Потом ты схватился с надзирателем Соратани и чуть не задушил его. Значит, у тебя есть воля. Постарайся же мобилизовать свою волю на то, чтобы всё вспомнить!

Омура, молча улыбаясь, кивал головой. По выражению его лица отнюдь нельзя было заключить, понял он Куросиму или нет. Но ведь доктор Тогаси рекомендован как можно чаще заговаривать с ним по-японски. Это очень важно.

Куросима вытащил из котомки кусок мыла, ласково вложил в руку Омуре и спросил:

— Это мыло тебе ничего не напоминает?

— Это моё, — по-китайски сказал Омура, — Это моё.

С серьёзным лицом он зажал мыло в руке. Что это половина куска, он не замечал.

— Ты говорил Чэню, что надзиратель Соратани украл мыло. Почему ты им так дорожишь?

Куросима решил говорить по-японски, понимает Омура или нет.

— Послушай, если ты что-нибудь вспомнишь, возможно, это будет доказательством, что ты японец, — сказал Куросима, а про себя подумал: «Если не наоборот — что ты китаец».

Омура резко приподнялся и, сидя на кровати, как-то по-детски пролепетал на японском языке:

— Ты тоже своровал?

— Что ты чушь городишь! — проворчал Куросима, которому, хотелось закричать от радости, что Омура снова заговорил по-японски. — Ты знаешь, в чём тебя подозревают? Тебя подозревают в том, что ты тайный агент, связник и провёз из Лаоса в мыле что-то важное.

Омура молчал. Видно было, что он ничего не понимает.

— Да, ты подозреваешься в том, что принадлежишь к коммунистической шпионской сети, охватывающей весь Дальний Восток. Больше того, считают, что ты проник в лагерь, чтобы спровоцировать здесь забастовку. Я-то не верю. Ловкий провокатор и вообще опытный агент не стал бы делать того, что бросается в глаза. Это слишком глупо, не так ли?

— И ты своровал? — повторил по-японски Омура.

Всё, что говорил ему Куросима, по-прежнему отлетало от него, как от стенки горох. Куросима не мог прибегнуть к таким средствам, как наркоз или гипноз, которыми пользовался врач-психиатр. А так называемой «непринуждённой беседой» из него вряд ли что можно вытянуть. Может, всё напрасно?

— Кому нужно твоё поганое мыло! — воскликнул Куросима. — Лучше отвечай, что говорил тебе об этом мыле человек, который тебя сопровождал?