Эдмундо Пас Сольдан - Бред Тьюринга

Кардона хотел сказать, что дело в том, как действовали эти либералы. Но вместо этого спросил:

– Но вы думаете, что народ в конце концов предпочтет отказаться от инвестиций? Тогда нам придется сразу закрыть все границы.

– Они так и сделают, а на следующий день останутся с пустыми руками. Это будет победа без победителей. Из тех, что нам так по душе.

Женщина внимательно осматривает рану Кардоны.

– Нужно наложить пару швов, – решает она.

– Без анестезии?

– Спокойно, это делается быстро.

– Будет больно?

– Будет быстро. – Он закрывает глаза и пытается расслабиться. Спрашивает себя, хватит ли у него сил добраться до дома Тьюринга. Он непременно должен это сделать; надо закончить то, что начал.

Кардона выходит из аптеки. Дождь утих. Рана горит огнем, но теперь все позади. Пришлось наложить три шва. Дом Тьюринга в микрорайоне за городом. Сможет ли он добраться туда? Он запомнил названия улиц. К счастью, проспекты пересекают Рио-Фугитиво из конца в конец, так что заблудиться здесь сложно. Жаль, что из-за забастовки нельзя доехать на машине (но даже если бы это и было возможно, он не поехал бы на такси). Идти пешком – займет минут сорок пять. Город полон манифестантами и полицейскими, так что это еще и рискованно. Дождь может усилиться, и ему придется где-то укрыться. Он измучен, одежда на нем мокрая, в пятнах крови. Будто весь мир хочет помешать ему. И что же? Вернуться в отель и принять душ? Лечь в кровать, приняв наркотик? Отложить все до завтра? Невозможно. Завтра Рут узнает о смерти Альберта, свяжет концы с концами и сразу заподозрит Кардону. Узнает, что его суд присяжных – небылица, необходимая для сокрытия жестокой правды. Потому что закон здесь ничего не значит, он лишь служит прикрытием для сильных мира сего, которые по своей прихоти направляют ход событий. Он всегда знал об этом, но не хотел верить; и напрасно. Но нет. Просто в глубине души он хотел быть одним из них. Или думал, что его убеждения и слова могут одержать над ними верх. Теперь он может искупить свою вину, лишь взяв правосудие в свои руки. Став и судьей, и палачом. Поражение несправедливого закона будет являться его триумфом. Он вытирает лицо грязным носовым платком. Пурпурные пятна на его щеках блестят. Он решается продолжать.

В этот вечер второго дня народного восстания Кардона пересекает Рио-Фугитиво, далекий от всех этих треволнений, но парадоксальным образом ощущая свою причастность к происходящему. Исторический вечер. И он тоже здесь, участвуете исторических событиях или, напротив, способствует историческому краху. На его пути улицы и перекрестки, заваленные камнями, досками, засыпанные осколками разбитых бутылок; перевернутые автомобили; большие, ярко пылающие, несмотря на дождь, костры, в огне можно увидеть обломки стульев, старые газеты и прочий хлам. Отчаявшиеся пожарные безуспешно пытаются погасить огонь. Группы молодежи направляются в центр города; военные и полицейские применяют против манифестантов слезоточивый газ; журналисты с микрофонами и камерами снимают все эти разрушения, чтобы потом показать их на телеэкранах в недельной хронике и сохранить для истории. Никто не узнает Кардону. А он вовсе не стремится быть узнанным. Он избегает наиболее оживленных улиц и прямых встреч сманифестантами. Он рад, что вовремя перестал быть членом этого правительства. Ах если бы это было правдой. Неистовый поток слов для того, чтобы не смотреть этой правде в лицо. Он сам ушел или его "ушли"? Его вынудили подать в отставку. Возможно, они отдавали себе отчет в том, что он не один из них. Или не понимали того, что он хочет стать одним из них. Его постоянно удивляли эти обеды и ужины в президентской резиденции. Невинным и чистым было его сердце, он не привык к такому повышенному вниманию. Иногда Монтенегро говорил несколько странно; не вынимая сигары изо рта, он покусывал ее и одновременно произносил фразы. Слова, словно пьяные, срывались с его губ. Нужно было очень постараться, чтобы понять хоть что-нибудь. Даже в таких мелочах проявлялась его властность: он заставлял людей вроде Кардоны прикладывать усилия, чтобы разобрать его слова; давал понять, что все они, как и эта сигара, целиком и полностью в его руках, что в любой момент он точно так же может раздавить каждого из них. Иногда Кардона в изнеможении останавливается, испытывая боль; он спрашивает. себя, чем все закончится. Падет ли Монтенегро? Наверное, на это надеяться не стоит, правительство столько раз пытались свергнуть, и каждый раз ему удавалось выстоять. У оппозиции есть желание пошатнуть самые основы власти, но не хватает сил для решительного удара. Может быть, еще силен страх перед беспределом в масштабах страны; такое случалось в ее истории; сейчас все несчастливы и не каждый помнит, чего стоил возврат к демократии несколько десятилетий назад. Но во времена всеобщего смятения кто-то должен сделать с Монтенегро то, что Кардона сделал с Альбертом: приблизиться и выстрелить в упор. Конец истории. И все начнется с чистого листа. Но это сделают другие, те, кто придет ему на смену. Повернув за угол, он вздыхает с облегчением, увидев на расстоянии нескольких сотен метров микрорайон, в котором живет Тьюринг.