Клас Эстергрен - Гангстеры

Посланник выбрал сорт пива для нас обоих, попробовал и сказал:

— Свежее, хорошее.

Я пил, не чувствуя вкуса.

— О чем вы хотели рассказать?

— О некоторых обстоятельствах. Нужно кое-что уладить… — Он снова пригубил пиво. — Вы ведь понимаете, что имеете дело с серьезными вещами…

— Мы? Кого вы имеете в виду?

Он назвал тех, кого я переименовал в Генри Моргана, Мод, Стене Формана.

— Я не знаю, что вам известно, — сказал он. — Так что лучше расскажите. Мод наверняка доложила.

— Нет ни малейшего желания, — ответил я. — Дождитесь выхода моей книги.

— Мы можем сделать так, чтобы тебе ужасно захотелось все рассказать, — произнес он. — Но всем будет лучше, если это произойдет, так сказать, естественным образом.

Изначально этот человек производил впечатление добродушной услужливости. Вскоре оно сменилось расплывчатой неприязнью. Полагаю, что дело было не только в омерзительно голубых глазах и странном аромате леса.

— Не будем говорить о литературе, — сказал он. — Я слишком плохо разбираюсь в этом деле. К сожалению. Но я знаю, что книга может доставить множество неприятностей… если она заденет и раздразнит важного человека. Было бы обидно… в вашем случае… вы молоды и, наверняка, талантливы… обзавестись врагами понапрасну…

— Придется рискнуть.

— Возможно. Но скажем так… — Он склонился над столом и произнес без малейшего напряжения: — Когда увидите своего друга — сегодня, чуть позже, — вы измените свое мнение…

— Что вы с ним сделали?

— Не «мы», — возразил он. — Это другие. Если бы я не нашел их и не вмешался, то его… уже не было бы в живых. У меня другие методы работы.

Я не помню, выложил ли я все, что знал, уже тогда, за столиком в пивной, — или это произошло позже, когда я увидел, что осталось от Генри Моргана. Собственно говоря, это не так важно. Посланник узнал, что мне известно, и, исходя из этого решил, что еще следует сообщить. Он работал методом посвящения и воззвания к разуму, а если этот метод не срабатывал, то в ход шел метод исключения. Все могло закончиться по-настоящему плохо. Посланник не объяснял деталей — он умел говорить намеками, обращаясь к интуиции. Он не позволял себе ни единого высказывания, которое могло быть юридически истолковано как угроза. Достаточно было самой ситуации и того, что прочитывалось между строк, в тоне голоса, во взглядах и прежде всего в паузах. Молчание было главным инструментом запугивания. Это был непостижимый механизм.

Я получил некоторые отягчающие сведения о делах, которые Генри Морган и Стене Форман вели с Вильгельмом Стернером. Подробности оказались мерзкими, но я не слишком удивился. Равно как и списку того, что мне не следовало упоминать в своей книге — списку обстоятельств, о которых я должен был умалчивать, по меньшей мере, пока. Разумеется, это были вещи, которые рассказала мне Мод, чтобы дополнить повествование: сенсационные подробности и пикантные детали, которые я включил в рассказ от первой до последней буквы. Теперь же последовал контрприказ, подтверждающий правдивость слов Мод.

Эти требования были озвучены именно как требования. Я запоминал одно за другим, как в кабинете редактора подцензурного издательства, где из текста приходится исключать правдивые, но непригодные для публикации факты, — и это переживание, вероятно, роднило меня со многими европейскими коллегами той эпохи. Впрочем, по-настоящему меня изумила просьба Посланника о «небольшом дополнении».

— Я буду рад, если вы упомянете три слова… в любом подходящем месте…

— Зачем?

— Это как чек. Как подпись. Чтобы показать им, что мы договорились.

Я не понимал.

— Кому — им?

— Моим заказчикам.

— И что это за слова?

— Fleur de mal, — сказал Посланник.

— Что это значит?

— Цветок зла. По-французски.

— Я знаю, что значат эти слова, — сказал я. — Но что они будут означать в моей книге?

— Мои заказчики увидят, что вы все поняли. Что вы приняли поставленные мною условия… И оставят вас в покое. И нам больше не придется видеться. Неплохо для трех словечек?

Я молчал, онемев. Мне угрожали, требуя молчания, а теперь еще и намеревались посадить в моей книге цветы зла. Сказать было нечего.

— У вас было время переварить сказанное и прислушаться к голосу разума… — Но я не слышал этих слов. Я сидел в безвоздушном, беззвучном вакууме. Посланник работал на стадии воззваний к разуму. Казалось, она длилась вечность, но на самом деле наверняка не более часа, пока не настало время идти дальше, чтобы, как он выразился, «взглянуть на Генри».