Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

— Вилечка, послушай меня, дочурка, — Нина Петровна перешла на шепот.

Виля чуть не поперхнулась чаем: ни разу в жизни мать не называла ее ни Вилечкой, ни дочуркой, это была исключительно отцовская терминология.

— А где отец? — перебила Виля.

— Ты послушай, я все расскажу. Давай сначала про тебя, это срочно. У меня есть характеристика на тебя.

Нина Петровна встала, Виля заметила, как трудно ей сделать простое, в сущности, движение — подняться со стула. Ее можно было бы назвать грузной, прежде ее называли статной. Мать постарела, как-то вдруг. Виля виделась с ней нечасто, но сейчас подумала, что никогда не обращала внимания на то, как выглядит мать, она воспринимала ее примерно как статую Командора: просто статуя со встроенным механизмом, благодаря которому она двигается и разговаривает. Так сложилось с детства: мать была грозным начальником. Возможность ослушаться ее приказов было удовольствием. Виле ни разу не приходило в голову, что мать устроена так же, как все: что ей бывает больно, плохо, радостно или как-то еще. Нина Петровна открыла дверцу серванта, извлекла из кармана маленький ключик и, поковыряв им, выдвинула ящик, где лежала масса всяких бумаг. Она просмотрела стопочку листков, извлекла искомый и стала читать вслух:

Во время Гражданской войны в г. Баку — организатор дружины рабочей молодежи в Красной гвардии, секретарь Бакинского комитета ВЛКСМ, председатель Крапивенского укома ВКП(б) (Тульск. губ.), секретарь Омского губкома ВКП(б), инструктор женотдела ЦК ВКП(б), инструктор рабкоров Москвы «Рабочей газеты», зав. Отд. парт. рабочей жизни, отв. секретарь газеты «Голос Текстилей» (Орг. ЦК Текстиль). С 1921 г. секретарь ЦК РКП, уволена в двухмесячный отпуск с 7/III по 7/V/1921 (Это родился наш Андрюшенька, — улыбнулась Нина Петровна), руководитель кружка текущей политики при 20-й типографии ГИЗа, зав. отд. соц. — полит. литературы, основные партнагрузки — агитатор-пропагандист, проявляет себя как энергичный работник и активный, теоретически подготовленный член партии, четко проводивший линию партии…

— Мама, остановитесь. Это просто слова, вы прекрасно знаете, что было на самом деле.

— На самом деле происходит то, что написано на бумаге, тем более напечатано на пишущей машинке и заверено печатью. Я, кстати, не знала, что ты работала в Тульской губернии.

— Это было так, проездом, чисто личное.

— У тебя все чистое и личное, а тут — одна грязь и ни ответа ни привета, — Нина Петровна всхлипнула.

Она пыталась удержать свое строгое лицо, похожее на парадный портрет, от гримасы рыданий, но безуспешно. Это было впервые на Вилиных глазах, Виля подбежала, обняла, тоже, кажется, впервые, и так произошел неожиданный контакт.

— Он уехал, — Нина Петровна снова перешла на шепот, — официально он лечится, но он с ней, я знаю, с ней.

— С кем? — тоже шепотом спросила Виля, догадавшись, что речь об отце.

— Лишится своего кресла, тем и кончится, — быстро взяв себя в руки, пробормотала Нина Петровна.

Виола придвинула стул, села вплотную. Нина Петровна продолжила еще более тихим шепотом, и Виля не сразу разобрала, что мать сменила тему.

— Ты видишь, кого на стройки забривают? Догадываешься, кто решил убрать Сергея? Если можно было тронуть Кирова, с остальными расправятся обязательно, помяни мое слово. Выходи замуж и уезжайте втроем из Москвы, а Андрюшей я тут займусь.

— Но зачем мне уезжать? Меня никто не преследует, вы сами зачитывали мне фантастическую характеристику.

— Тихо, — мама приложила палец к губам и страшно выпучила глаза. Громко она сказала: «Ну раз ты еще не освоила чешский, диссертацию тебе защищать рано». Снова перешла на шепот:

— Уйди из «Известий» немедленно, завтра. Чтоб ты была неизвестно где и неизвестно кто, ты хорошо меня поняла?

— Самолеты бьются как посуда? — Виля произнесла это одними губами.

— Да.

Это было первое примирение с матерью, открывшее период дочерней почтительности и дружбы почти на десять лет. 2 декабря 1934 года, вчера убили Кирова.

В Виле клокотал коктейль из нескольких, не связанных между собой эмоций. Илья, ее любовное настроение, звучало как жажда прочности, безопасности, семейного дома, как окрыляющая перспектива: у Машеньки будет отец, у Андрюши — старший товарищ, девять лет разницы между ними. Одной ей «тяжело», непонятно отчего, а вдвоем будет «легко» — разумного объяснения этой легкости тоже не было. Это было чувство, как если бы в организме мог образоваться гейзер, горячий и насыщенный минералами.