Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

После разъезда и бабушкиной смерти мама сделала один очень решительный шаг в размежевании. Она потребовала, чтоб дед разделил дачу, и он возвел стену — собственноручно поставил два ряда досок, между которыми насыпал шлак. Это была хирургическая операция, вроде расчленения организма. Дача была храмом нашей семьи, жизнь опушалась свежей листвой, цвела флоксами, гладиолусами, золотыми шарами, анемонами, розами, яблонями, вишнями, сливами, черноплодной рябиной — всем тем, что росло в нашем буйном саду. Именно там я подрастала на один год. Мы с дедом окучивали деревья, пропалывали редиску и морковку, размножали клубнику усами, дед возил по саду тачку с инструментами, иногда в ней сидела и я. Под окном гостиной росли нигде мною больше не виденные маслины: и листья, и ягоды их были серебряными. Вдоль дорожки, шедшей от калитки к крыльцу, росли кустарники бульдонежа с белыми ягодками и барбариса с черными. Мне не надо было мечтать о стране чудес: у меня под носом был Эдемский сад, и чудеса в нем не переводились. Под елкой вырастал из ничего белый гриб, бабочки по имени павлиний глаз приземлялись на мою ладонь, когда я просила, — я же знала, что нельзя трогать их за крылья, чтоб не повредить пыльцу, и они меня не боялись. У меня не было пыльцы, я не вырастала из земли — мир вокруг не был проекцией меня, он был всевозможный.

Мы с дедом ходили на заросший пруд, и однажды он выловил мне двух тритонов. Один был черный, другой — изумрудно-зеленый. Мы поместили их в мою детскую ванночку, из которой я уже выросла, и они сидели там на двух деревяшках-подрозетниках. Земноводные все же, им нужна и вода, и суша. Я прямо-таки влюбилась в этих тритонов, играла с ними, для меня они были, возможно, драконами или доисторическими ящерами, во всяком случае, они передавали мне что-то, что не могли передать другие. В одно прекрасное утро я подошла к ванночке и обнаружила, что один из них сбежал, сбежал от меня, которая так его любила! История, которой делились со мной мои ящеры, оборвалась на полуслове. Оставшийся в одиночестве тритон будто окаменел. Так что даже юрский период промелькнул для меня именно на даче.

Что уж говорить о знакомстве с чертятами, которые жили под полом дома, с дождевыми червяками, которые вылезали из-под земли неприлично голые, и если одного червяка разрезать пополам, из него получались два точно таких же. Сколь разнообразно устроение жизни, где есть не только я или хотя бы соседские кот и цепной пес, но и наливающиеся красным соком бесцветные клубнички — откуда берется эта их клубничная кровь: от союза земли и солнца, черной прохладной кашицы и горячего сияния? Я не знала разделений, напротив, я себя соединяла и соотносила со всем, с червяками, незримыми чертятами и загадочно рождавшимися из зелени яркими салютами цветов.

Поперечный разрез дачи стал для меня шоком. С ней обошлись как с тушей, которую мясник взял и разрубил пополам. На нашей с мамой половине остались крыльцо, сени с лестницей на второй этаж, крытая терраса, комната и кухня с русской печью, на дедовской половине — большая терраса, гостиная и его комната. Я бегала с одной половины на другую, ведь обе они были мои, и дед был мой, и мама, только между собой они либо не разговаривали, либо ругались. Я услышала, как дед, на которого дача была записана официально, сказал, что перепишет половину на меня, а на маму — ни за что. При жизни бабушки такого и представить было нельзя. Мы с мамой, как и прежде, проводили лето в Крюково, но дача стала для меня меркнуть, из любимого дома превращаясь в неуютный сарай, и чем старше я становилась, тем неохотнее туда приезжала. Оказалось, что и керосинки, на которых бабушка варила варенье, — допотопные, и не делалось больше топленое молоко с толстой коричневой пенкой в печи, все ветшало, покрываясь коростой и превращаясь в хлам.

Все же, когда в 1982 году мне пришло извещение о том, что дачу сносят, я встрепенулась и поехала в местный исполком, или как там это называлось, отстаивать свою собственность. «Что значит „подлежит сносу“, это же частная собственность!» — возопила я, но советский работник посмотрел на меня мрачно и отрезал: «В нашей стране частной собственности нет» — и стал грозить превращением меня в навозного жука. «Земля — государственная, и если государству она нужна, вы должны ее отдать, вашу же личную собственность мы оценим и выплатим стоимость». Денег дали, но была это мелочь, которую я при всем безденежье решила не тратить на жизнь, а сделала в нехорошей квартире ремонт. Какой-никакой памятник даче. Дед свою половину денег пропил.