Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

— Виола Валериановна, — позвала Катя, — к вам Надежда Николавна. Будете принимать?

Виля не слышала звонка, потому что сидела в оцепенении, обняв Андрюшу за плечи, и двигался у нее только мизинец, чтоб осушать на щеках ручьи, норовившие замочить альбом для рисования. Андрюша же витал в собственных облаках: вчера бабушка взяла его с собой в Кремль, и ему разрешили посидеть на заседании с участием самого Сталина.

Нина Петровна не раз рассказывала сослуживицам, таким же дамам с заслугами, как она, работавшим в секретариате у Постышева, что «Андрей — будущий Шишкин или Малевич», и Нина Петровна мечтает о том, чтоб Сталин позволил ему написать свой портрет с натуры. «Ну-у-у», — выдыхали дамы, мечта казалась слишком смелой. «Шишкин неплох, — заметила толстая крыса с перманентом, — но он так и остался жить в лесу с мишками, а Малевич все-таки революционный художник». Прилизанная цапля в очках возразила с укором в голосе: «Родная природа всегда с нами, а революция уж прошла…» Укор в голосе всегда настораживал: никто не знал, стоит за этим что-то судьбоносное (мало ли, может, даме известно, что сказал пять минут назад Сталин) или это просто манера разговаривать. Тогда к угрожающим интонациям прибегали постоянно.

Короче, был такой разговор за чаем с сушеной хурмой, шоколадками «Наша марка» и печеньем курабье. И вдруг помощник Постышева вызывает Нину Петровну и говорит: «У вас, кажется, внук — Айвазовский?» И велел привести его завтра же, «пусть посидит, попробует нарисовать, товарищ Сталин детей сами знаете как любит». Вот и вышел рисуночек и пережил автора, портретируемого и всех свидетелей. Сталину рисунок не показали, потому что Андрюшенька так робел, что взглянуть на вождя не посмел ни разу, а смотрел на висящий в зале портрет Сталина, с него и срисовывал. Нареканий не было, но восторгов тоже: «Пусть подрастет, — сказал помощник, — мал еще для таких вещей».

Андрюша этого не слышал, но после высокого визита и карандашного упражнения впал в состояние почти каталептическое. Оно хорошо сочеталось со ступором, в котором пребывала Андрюшина мама, хотя причины у них были разные. Так что естественно, что ни мать, ни сын не слышали звонков в дверь и не сразу обернулись на нянькин зов. Живи они на полвека позже, сидели бы в наушниках, каждый со своей музыкой, и поэтому бы не слышали, что творится вокруг.

— Да, Катя, — отозвалась Виля.

— Да, Катя, — повторил и Андрюша.

Революция все же произвела сдвиг в классовых отношениях: Виола звала няню на «вы» и Катя, а у Кати язык не поворачивался обращаться к хозяйке без отчества, хотя они были ровесницами. Но с Андрюшей установилось равенство: они с няней были на ты.

Надя Корицкая заходила к Виоле часто, они были соседками. Познакомились у гинеколога, лежали в одном роддоме, родили дочек с разницей в неделю. Надя понравилась Виле сразу, и, честно говоря, никому в жизни Виля так не завидовала, как ей. Пунктов зависти было очень много. Хотя бы то, что она сирота и грозные взгляды исподлобья, которые Виля терпела от Нины Петровны, ей неведомы. Да и отношения между родителями казались Виле насквозь фальшивыми, она ни за что не хотела жить так же. Может, потому и была одна? Она и за это внутренне их упрекала: что вот был бы между ними совет да любовь, так и Виля продолжила бы традицию, впитала бы аромат дружной семьи, а теперь из-за этого не едет Марк.

Надя и Виля были в одинаковом положении: у Нади, правда, имелся законный муж, но какая разница, важно, что его тоже не было рядом. Он военный, его все время куда-то перебрасывают, и точно не известно, когда он вернется. Но в отличие от Вили Надя относилась к разлуке легко. Это тоже являлось предметом зависти. У Вили будто гири привязаны к душе, и две поперечных складки на лбу выросли рано, а Надя летает, порхает, упивается жизнью, и еще она красивая: вытянутое лицо (в отличие от Вилиного круглого), золотистые кудряшки (в отличие от Вилиных прямых и непослушных волос), рост, увеличиваемый высокими каблуками (из-за неправильно сросшихся после перелома ног соблазнительная обувь Виле заказана) — в общем, Надя была ровно такой, какой мечтала быть Виола.

О своих родителях Корицкая наотрез отказывалась говорить, но было понятно, что они существовали и, вероятно, погибли, по крайней мере выросла Надя не в детском доме. По ее внешности можно было прочесть, что она из семьи благополучной, может, даже аристократической. Черкесская княжна, что-то в этом роде. Тонкие черты лица, черные глаза, походила она и на француженку, в общем, было в ней все то изящество, которого Виля была лишена (рост 1 м 52 см, пышка, точеным профилем тоже не похвастаться), но Надя находила у Виолы исключительные достоинства. Надя чувствовала себя обыкновенной женщиной, а Виола была вихрем, самумом, в ней клокотали страсти и идеи, ее обаяние могло покорить любого; она стала для подруги источником энергии, которой флегматичной Наде недоставало.