Давид Фонкинос - Наши расставания

Человеку, продававшему один-единственный галстук

Я остолбенел. Купил книгу и пошел домой, читать. Я читал ее в гостиной, в спальне, в туалете; сидя, стоя, лежа. Я прочел ее залпом, но не смог бы сказать, понравилось мне или нет. Возможно, мой интерес подогревало возбуждение чисто эгоцентрического толка. Вы по-разному будете читать просто книгу и книгу, посвященную вам. Вольно или невольно, но я искал в повествовании какие-то знаки, шифры, намеки, но обнаружил лишь, что это довольно грустная история. Грустная и банальная. Впрочем, нет, я не совсем прав. Концовка оказалась совершенно неожиданной. Закрыв книгу, я написал автору письмо на адрес издательства.

Дальнейшее произошло очень быстро. Получив мое письмо, Ирис тут же мне позвонила, и мы договорились встретиться. Номер телефона я сообщил в письме, чтобы подчеркнуть, что мне не терпится ее увидеть. С того дня, когда мне попалась на глаза ее фотография, я успел переосмыслить нашу первую встречу, освободив свое впечатление от искажающего фильтра наслоившихся на нее тогдашних событий. В моем понимании эта женщина была связана с чем-то большим, нежели она сама, с чем-то, имевшим непосредственное отношение к последним секундам моего выздоровления. Если меня спасли галстуки, то она была медсестрой, вышедшей со мной попрощаться на пороге больницы, где я так долго провалялся.

Мы назначили свидание в кафе неподалеку от Дома радио, куда ее пригласили для записи передачи. Я пришел с большим запасом — не хотелось опаздывать ни на миг. И очень удивился, обнаружив, что она уже на месте. Меня поразила ее болезненная бледность. Странно было видеть это внезапное вторжение белизны. Уж не означало ли оно, что в мою жизнь снова входит белый цвет? Еще одна деталь взбудоражила меня — она была в галстуке. Меня охватило глубокое волнение. Я шагнул к ней, сознавая, что это большой шаг на пути к моему возвращению в мир людей.

Ирис действительно плохо себя чувствовала. У нее болел зуб, да так сильно, что она почти не могла говорить. Ей даже пришлось отменить запись на радио. Но на свидание она все-таки пришла, из чего я сделал вывод, что мною она дорожит больше, чем толпой радиослушателей. Раз уж она была не в состоянии произнести ни слова, я предложил для простоты общаться при помощи записок. Прежде всего, мы припомнили нашу первую встречу. Я подтвердил, что никакой издатель меня к ней не посылал и что я в самом деле сотрудник «Ларусса», торговавший в Бретани галстуками. Она призналась, что мое вторжение придало ей сил довести до конца работу над рукописью, словно я был музой и мое поэтическое явление открыло перед ней новые перспективы будущего романа. «Если жизнь закручена похлеще романа, во что превращается роман?» — излишне драматично, на мой взгляд, спросила она. Тем не менее мой приход, как я с удивлением узнал, заставил ее существенно изменить первоначальный замысел книги. Действительно, перечитав ее еще раз, я не без странного удовлетворения отметил, что вторая часть написана в гораздо более раскованной манере. Взять, например, сцену, где герои устраивают скандал на похоронах.

Добрых два часа мы писали друг другу записочки. С тех пор прошли годы, но еще и сегодня мы не можем без трепета перечитывать эти иероглифы нашей любви. Ибо нам предстояло влюбиться друг в друга. Однако в тот момент перед нами была более срочная задача — зуб у нее разболелся не на шутку. Я предложил немедленно отправиться к ближайшему дантисту. Ей эта идея пришлась не совсем по вкусу — все-таки первое свидание. Я же, напротив, считал, что более романтичное первое свидание и выдумать нельзя. Пока мы ожидали приема, я развлекал ее всякими историями. Наконец нас вызвали. Я не отходил от нее, держал за руку и старался подбодрить. У нее оказалось острый пульпит. И тут случилась поразительная вещь. Бросив сверху вниз взгляд на ее зубы, я обнаружил щербинку на третьем левом клыке. Такую же, как у меня и у Алисы. Неужели моя теория насчет зубного родства справедлива? Ирис вкололи обезболивающее. Я смотрел на нее с растущим волнением. Покинув кабинет, мы расстались, и то, что мы чувствовали в этот миг, парило где-то очень высоко над обыкновенной нежностью.

Через два дня я позвонил ей — узнать, как дела. Ей стало намного лучше. После обмена первыми короткими репликами между нами повисло бесконечное молчание. Многие, вспоминая свое первое свидание, говорят о том, как им было страшно. Но, если первое свидание прошло на ура, идти на второе еще страшнее. Мы боимся, что новая встреча принесет разочарование. Наконец я набрался храбрости: