Давид Фонкинос - Наши расставания

«Я продрогла, но все равно буду спать голая».

«Может, как-нибудь сходим в кино».

«У тебя в холодильнике всегда должен быть швейцарский сыр».

«Это напоминает мне один мой сон, только я его не помню».

«Все-таки надо по воскресеньям ходить к мессе».

«Зря я это сделала. Ты меня еще любишь?»

«Вуди Аллен и несмешные фильмы тоже снимает».

И так далее. Если вам от этих фразочек ни жарко и ни холодно, то это потому, что вы не влюблены в Алису.

Она уходила, и я тоже одевался. Закрывая за собой дверь, она подавала мне знак, что можно открывать день. Я тогда был студентом, настолько не уверенным в выборе призвания, что посещал лекции по таким далеким друг от друга предметам, как искусствоведение и молекулярная физика. Мне хотелось познакомиться со всеми Робертами, сколько их ни есть: Музилем, Шуманом, Брессоном или Циммерманом. Родственникам я объяснял, что мои блуждания только выглядят беспорядочными, на самом же деле это утонченная профессиональная стратегия. А в чем она заключается, они узнают в свое время. Это был один из моих жизненных принципов: всегда успокаивать окружающих, внушая им, что все мои поступки разумны. Но разве я виноват, что меня интересовало абсолютно все? Зачем обязательно выбирать что-то одно? Жизнь представлялась мне набором ограничений. Надо хранить верность, надо голосовать за левых, надо обедать в 13.00. А мне хотелось завести любовницу, которая голосует за правых, и водить ее обедать в три часа дня.

Наверное, именно это и привлекало меня в Алисе. Стоило мне ее увидеть, как я почуял, что наш роман выйдет за общепринятые рамки. Хотя нет, не так. Это не первое мое ощущение. Вначале было… Нет, не слово. Вначале был жест. Как в «Бессмертии» Милана Кундеры, где героиня рождается из жеста. Алиса запросто могла бы очутиться в романе великого чешского писателя, но предпочла очутиться в моей жизни. Это произошло в субботу, на некой вечеринке. Самые что ни на есть обыкновенные обстоятельства, но как раз они-то чаще всего и дают шанс на встречу с необыкновенным. Мы оказались там случайно, и ее и меня привели друзья друзей, и благодаря этой чудесной цепочке дружбы смогли обрести любовь. Я имею в виду настоящую любовь, ту самую, из-за которой попадаешь в разряд шутов гороховых.

Было три часа ночи, может, чуть больше. Я точно помню все подробности нашей встречи, но вот насчет времени, признаюсь, не так уверен. Просто наступает такое время, когда времени больше нет. Мы толкались на кухне, искали чего бы выпить. В таких компаниях всегда находится остряк, который управляет всеобщим весельем, иногда ему для этого достаточно всего лишь говорить чуть громче остальных. Никуда на этом свете не денешься от иерархических игр. Вокруг него собралась небольшая хихикающая группа, укреплявшая его уверенность в собственном неподражаемом остроумии. Таким образом, мы с Алисой познакомились в этом хихикающем кругу. Мы стояли, глядя друг на друга. Смешки проносились у нас над головами, искажаемые винными парами. Со всех сторон слышалось «хи-хи-хи» и «ха-ха-ха». Лицо Алисы, когда она сделала этот удивительный жест, оказалось совсем близко от моего. Она медленно подняла руку и легонько погладила себя по носу, а потом по левому уху Очень быстро, чуть ли не воровато. Как будто что-то украла со своего лица. Мне трудно в точности описать, что она проделала пальцами, но два ее легких ласкающих движения слились в жест невероятной выразительности. Лишь после этого я заметил, что она смотрит на меня. Даже вроде бы смущенно. И тут она улыбнулась. Совсем другой улыбкой, не имевшей ничего общего с хихоньками-хахоньками остальных. Улыбкой, предназначенной мне одному. И, поскольку я немедленно вернул ей улыбку, мы с ней образовали собственный кружок, состоявший из нас двоих. Наш улыбчивый кружок явился автономным подразделением общего гогочущего круга, от которого мы незаметно откололись.

Но вот остряк выдохся, и зрители разбрелись кто куда. После такого хохота они вроде бы даже загрустили. Мы наконец остались одни.

— Мне очень понравилось, как ты только что сделала, — сказал я.

— Что я сделала? — спросила она слегка разочаровавшим меня хрипловатым, очевидно от вина и сигарет, голосом.

— Потрогала себе нос и ухо, очень быстро. Ты так коснулась их, как будто подавала кому-то тайный знак.

— Ты что, пьяный?

— Ни в одном глазу. Заметить твой жест можно было только на трезвую голову.

— А я и не помню.

— Подожди, я тебе сейчас покажу.