Валерий Баранов - Жили-были други прадеды

Умчалась, чтобы стать женой, еще и объявила об этом. Факт несомненный, все слышали.

И в наступающую ночь состоится не рядовое свидание возлюбленных, а свершится брачное слияние возлюбленного мужа с возлюбленной женой (во, как я их!). Факт? Грядущий, но — факт!

Сразу их столько свалилось, этих фактов и послефактов, что родня просто отказалась думать и размышлять.

Оставалось — действовать!

Первым, к удивлению всех, проявил себя Алексей Иваныч.

— Транспорт! — воскликнул он.

И на него долго смотрели с интересом и ожиданием, пока он решился, наконец, объяснить:

— Транспорт — это артерия жизни. И — любви! Люди едут далеко, чтобы начать там новую жизнь. А человек мчится к любимому через весь континент.

Сначала его не поняли: какой транспорт, какой континент?

— Автобус! — с досадой стал он разжёвывать очевидные вещи. — Завтра утром мы садимся все в автобус и едем на лесной кордон к Тихону. Там и свадьбу справим.

(Мамин Камень в километре от кордона, а вообще-то Колька шастал по всему заповеднику и у лесника Тихона, сына деда Володи, только ночевал.)

— Так уж и свадьбу? Сразу?! — возмутилась мать.

Остальные молчали. Несусветное взгородил Алексей Иваныч. Так ведь от него чего иного редко дождешься. А уж обсуждать его запальчивое предложение и язык не повернётся.

Слова не шли. Слово не молвилось. Молчат — да и всё тут.

— А где ты автобус возьмешь?

И не сообразили, кто спросил. Словно само как-то откуда-то прозвучало.

Но — прозвучало!

И уже, как будто, было принято всеобщее решение ехать и справлять свадьбу. Мать обводила всех пытливым взглядом, выискивая зловредные уста, но каждый недоуменно пожимал плечами, а то и руками разводил.

— Да что же это такое? — тихо удивилась она то ли произнесённому невесть кем, то ли незримо и неслышимо утверждающемуся решению. Но Алексей Иваныч уже взыграл. И указал на дядю Женю:

— А вот он! Вот, кто возьмет автобус! У себя на заводе. Сумеет!

И дяде Жене пришлось пообещать. Всё же не последний человек у себя на производстве — дадут!

И снова у них пошли разговоры-споры. Кого брать с собой в поездку? Как быть с роднёй Ирки — звать или не звать? А продукты и прочие свадебные припасы? А деньги? То, другое, пятое, десятое.

— Вы совсем уж очумели! — кричала мать.

Мне надоел «базар», и я по привычке пошел в свою комнату, забыв, что там спит прапорщик. Вошел — а его и нету. Тогда я обследовал коридор — рюкзака и фуражки тоже нет. И тут слышу — лифт заработал. Я выглянул на лестничную площадку, а они там, голубчики, у лифтовой двери стоят — прапорщик и Ларионыч.

— Василию Петровичу надо срочно по своим делам. Города не знает, так я решил сопровождать, чтоб не плутал.

Прапорщик был немой и мрачный и первым шагнул в раскрывшуюся кабину лифта. Ларионыч хлопнул меня по плечу:

— Так и скажи там.

Я так и сказал матери, но она отмахнулась: не до того. Потом она вытребовала у меня Иркин домашний телефон, потом послала по магазинам, потом по квартире — подай то, сделай это, принеси, отнеси.

Замотала своего недоросля так, что я, усталый, но всё же очень сытый, свалился у себя на постель и сразу отключился.

Выехали не рано утром, как собирались, а уже заполдень. Пока дядя Женя добыл заводской автобусик, пока грузились, заезжали за теми-другими, пока выехали из города на трассу.

Вообще-то меня сначала хотели оставить дома: и якобы сторожить, и «на телефоне», и на всякий другой случай. Такова печальная юдоль всех бесправных существ. Именно существ. Если бы они держали меня за человека, то и речи не было бы. Даже обещали взамен завтра же купить новые кроссовки и джинсы, из старых я уже вырос до стыдобы. Но это их отговорки, все равно купят к школе, потерплю.

Глубоко, втайне, я предполагаю, что они опасались меня как потенциального пакостника, мол, выудит подробности о каждом из них (в лесу-то — из гостиной не выгонишь), выудит и выдаст потом что-нибудь такое-этакое прилюдно, и не столько из своей врожденной вредности, сколько от школярского, мол, недомыслия. Хотя, может быть, это всего лишь моя самовлюбленная самонадеянность?

Я изобразил такую беззащитность, что каждый должен был меня слёзно пожалеть. И пожалели! Затем — такую искреннюю самоотверженность, что каждый мог сказать: с этим-то парнем я с легкой душой пойду в разведку.

Так что — взяли!

…Чуть ли не все места в автобусе были заняты. С Иркиной стороны было шесть или семь родственников, с нашей — побольше. К Ларионычу на квартиру тоже заезжали, но дома его не оказалось и никаких известий о себе не оставил. Мать еще посмотрела на меня подозрительно: может, что знаю, да скрываю. Я честнейше затряс башкой — ничего не ведаю! Догадки, конечно, были, но я их обычно держу при себе.