Валерий Баранов - Жили-были други прадеды

Большевик исчез было в своё городское подполье, а потом опять объявился и давай опять подзуживать:

— Что это мы (мы!) сидим в бездействии?! Как медведи, в берлогу залегли. Надо вредить врагу везде и всюду. Предлагаю взорвать железнодорожную ветку!

— «Кукушкину» дорогу? — изумились партизаны. — Да ты никак очумел, товарищ большевик… А продукты и всё другое, как в посёлок возить? А поселковым по своим нуждам как добираться в уезд или город? А свалится «кукушка» с насыпи, покалечится, где другую-то сразу возьмём? А люди невинные погибнут?

— Борьбы без жертв не бывает, — заупрямился он.

— Эх, дорогой ты наш товарищ большевик, все бы тебе взрывать да ломать, да губить… А ты ее строил, дорогу эту? Нет. Мы строили. Потому что вот, как нужна была нам. И еще нужнее будет, когда кончим воевать.

— Добренькие вы? Да? А сволочи-беляки в городе подполье разгромили, кого постреляли, кого повесили. Прощать им это? Мстить надо!

— И нас могут словить, тоже не помилуют.

— Дождётесь! Ваших стариков в поселке поразвешают, баб понасилуют и постреляют, детей в шурфы побросают. Да весь поселок пожгут!

— Верно, так и будет, если мы дорогу погубим.

Спорили-спорили и ругаться начали, да бросили, ни к чему путному не пришли. Непонятно для беглого подпольщика рассуждали партизаны. Одно дело — в шахте напортить, своя вроде бы, и потому напортить по-умному и по-хитрому, не намертво, а как бы стреножить на время. А рушить «кукушкину» дорогу, огибающую с десяток шахтерских поселков, общую и нужную большой округе — тысячам неповинных людей… Ну-у, тут крепко надо подумать.

— И не то чтобы жалко. Ну, взорвут-разломают в одном месте, в другом, в третьем даже. Так беляки пригонят рабочих, солдаты их подсобят, за полдня все исправят.

— Нет, не жалко.

— Страшно!

— Страшно бандитами прослыть. Ведь что люди скажут: эх вы, никакие вы не красные партизаны, не защитники рабоче-крестьянского дела, а всего-то навсего воры да разбойники, шайка бандитская. Нет, чтобы штык на штык воевали, а атаках коньми и шашками сшибались. Решили драться, похватали оружие, так и губите друг друга, а невинных-то зачем?

— Под пули шли фронтовики-партизаны, страх перебарывали и шли, а под молву людскую — не хотели и не могли.

И не пошли. Давно уже Ваньша Черемных задумал прорваться в партизанскую армию, о ней слух шел. Стали готовиться в рейд.

А потом чего только не было. И к армии той добрались, и с ней вместе влились уже в Красную Армию, далеко в Сибирь ушли. Но там Ваньшу тяжело ранило, так тяжело, что только через полгода еле добрался он до поселка и еще дома долго отлёживался.

Работал на шахте. Учился по вечерам в технической школе. Стал десятником. Поработал. Послали на курсы в город. Вернулся — мастером назначили. Поработал, справился, показал себя. Послали на другие курсы — подальше и повыше. Вернулся на место помощника горного инженера.

Год за годом, курсы за курсами.

Детка за деткой — то сын, то дочка, шестеро их было, остальные не выжили, не вырвались из младенческого нездоровья.

К началу войны с фашистами он был уже начальником шахты.

Старшего сына забрали сразу, в ту же зиму погиб под Москвой. Младший, Володя, бегал еще в седьмой класс, пятнадцатый шел.

А война затянулась… почти все заводы — на Урале и в Сибири. И отовсюду требуют: давай угля! Угля, угля, угля! А людей не хватает. Опытных шахтёров осталось мало, на них бронь. Бабы спустились под землю, везде, где хоть как-то можно обойтись без мужика — везде одни бабы. С той поры и стали матерщинничать, курить да «белое» вино пить. А как иначе? Поплачет над похоронкой, спустится в шахту — и давай крыть всех и вся.

Наверху тоже работы много — на отвалах, на ремонте, в лампозарядных, слесари-токари, электрики да мало ли, кто еще. Туда подростков стали приохочивать. В пятнадцать лет выдавали полную рабочую карточку, в основном пацанам — им потяжелее приходилось, чем девчонкам. Полную карточку ребятам выхлопотали еще и потому, что растут ведь и жрать им постоянно хочется, не напасёшься. Да и справляются худо-бедно с мужской работой.

Володя тоже пристроился там, у слесарей. Дома, конечно, прокормили бы его, пусть бы учился дальше, но десятилетка была в другом поселке, за семь километров, а главное, сам он заартачился: не буду я, говорит, учиться, ребята вон все на шахту пошли работать, а я с мальцами за партой сидеть?! Он и вправду уже вымахал в крепкого парня, в отца пошел, у слесарей потом кувалдой поорудовал, так и вовсе справным стал, девки запоглядывали, ну и он… тоже.