Канта Ибрагимов - Дом проблем

— Конечно, нужен. Очень нужен. Ты ведь всякое перевидал — будь ко всему готов. Мы требуем открытого суда. Тогда лет десять-пятнадцать. А дальше — посмотрим.

Как результат — вскоре появился следователь прокуратуры, который сухо объявил:

— Хлопоты ваших знакомых тщетны. Пожизненно — гарантировано. Хотя я буду настаивать на расстреле.

— Я вам очень признателен.

— Ты еще дерзишь?

— Свобода жить и не умирать!

— Что это значит?.. Идиот. Кстати, твой адвокат, жиденыш, — такой же болван, мнит из себя гения.

— А у меня есть адвокат? — удивился Мастаев, и буквально в те же дни появился очень молоденький, действительно рассуждающий безапелляционно юрист:

— Все выдвинутые против вас обвинения не доказуемы. С политической точки зрения — это скандал. Так что, я думаю, будет некое полюбовное решение — лет десять, за ношение и хранение оружия. И это мы потом значительно сократим. А держитесь вы прекрасно. Вид, конечно, тюремный, но блеск в глазах. О, чуть не забыл, — вам письмо.

Ваха заволновался. Он думал — Мария, а это от ее матери Виктории Оттовны. Много сочувствия, теплоты и под конец: «…Мария совсем перестала играть. Это угнетает нас всех, прежде всего ее. Без игры она потеряет профессию, интерес к жизни. Я знаю, это связано с вами. Ваха, пожалуйста, как-то воздействуйте на нее, помогите. Ведь музыка для нас — почти все, и что не менее важно — заработок».

«Дорогая Мария, — отвечал коротким письмом Ваха. — Ты, пожалуйста, играй, играй всегда и везде, потому что твоя волшебная музыка отовсюду до меня долетает, поддерживает. Этой мелодией любви я жил, живу, и мы будем свободно жить! Потому что я — Ваха [170] Ваха (чеч.) — живи. ».

Опыта судебных тяжб Мастаев не имеет. Да, судя по всему, суд скоро состоится: ему даже доставили чистую одежду, говорили, что вот-вот ознакомят с томами обвинительного дела. И вдруг словно саблей рубанули: все резко оборвалось, вокруг него опять тишина, своеобразный вакуум, даже сквозь который до него дошел слух — в Чечне снова началась война, введены российские войска, Грозный и всю республику бомбят.

Если бы Ваха был в Чечне, в гуще тех событий, то ему не было бы так тяжело. А тут, в тюрьме, так тяжело, словно на его сердце противник танцует, словно его душу хотят истоптать. И тут новый, точнее старый вердикт — суд будет закрытый, выездной, прямо здесь, в тюрьме, и, понятно, — пожизненный срок обеспечен.

Пусть бы это случилось, ан нет, вновь какая-то заминка. Эти ожидания особенно тягостны, а время медленно, очень мучительно идет. Очередная очень холодная зима. Не отапливаемая одиночная камера. И каким бы ни был герой, он все-таки человек. И пускай дух вроде еще не сломлен, еще питается теплом музыкальных волн, идущих от Марии. Вместе с тем сквозь эти же тюремные стены проникает суровый холод, а тленное тело — не дух, не вечно, дало сбой. Вот этот опыт у Мастаева есть, на фоне общей депрессии, хандры, рвоты, то жара, то озноба, он понимает — старый недуг, воспаление — туберкулез.

По выдуманной им легенде (а он считает, что это так и есть), его тюрьма — это кит-чудовище, которое его проглотило. И этот кит-чудовище, эта тюрьма, пусть и насилие, пусть порою несносно, да это что-то породненное, ибо, даже будучи проглоченным, не только он подвергается законам данного заведения, но и это чудовище приспосабливается к нему, потому что здесь единство и борьба и любые противоположности есть одна плоть. Ведь в тюрьме человек — человек, пусть даже он преступник. И здесь есть жизнь, есть смерть, есть надежда, потому что никто не отвергает Бога.

Что касаемо психлечебницы, или пусть даже сумасшедшего дома, то это, в основном, общество людей, в которых сохранилось чувство детской непосредственности, наивности, они инфантильны по болезни, и в них напрочь отсутствует человеческое эго, благодаря чему достигается какая-то непорочная общность. И недаром таких называют блаженными, по крайней мере там есть естество, там природа и Бог.

Так это про нормальную психоневрологическую лечебницу, а не про психушку, специально созданную советской властью для борьбы с неугодными и непокорными, где «поставят» нужный диагноз, будут насильно «лечить» и действительно до психа доведут; где есть назначенный кем-то свой бог и царь, и любого по-своему нарекут — и Ленин, и Наполеон, и можно просто Пес-Барбос. И никто иначе не посмеет кликать.

Суть такого заведения по бесчеловечности, как и ленинская теория и практика, просто гениальна. И, как мыслит Мастаев, весь ужас и так называемая эффективность такого заведения заключаются в том, что древние люди в своей божественной мифологии не предусмотрели такого варианта развития человеческих отношений, такого падения нравов и морали, когда с врагом, тем более противником, меряются не силой, не мужеством, не искусством владения оружием, не стойкостью характера и, наконец, интеллектом, а, наоборот, подавляя всё это, низвергая соперника с человечности, тем самым низвергая и уничтожая и самого себя, — в итоге аморальность, деградация, кризис.