Канта Ибрагимов - Дом проблем

— Ваха, ты должен подчиниться решению большинства.

— Решению большевиков?

— Чего? — на свое счастье, этих тонкостей малообразованный Башлам не знает, да знает иное: ныне Мастаев антигерой и должен по решению суда покинуть Чечню.

Не сутки, а в течение трех суток обдумывал Ваха, как ему быть. За это время, уже привыкшие к войне вооруженные чеченцы за неимением внешнего врага стали бороться с внутренней контрреволюцией, то есть искали его.

У него были варианты уехать в Турцию, в Иорданию либо в Грузию, и даже в Европу. Но он выбрал Москву, и не только потому что там сын и Мария, а потому что Москва всегда была ближе и родней по историческому менталитету и языку.

Три дня Мастаев жил на окраине Москвы в дешевенькой гостинице, по объявлениям в газете выискивая работу, как явилась милиция. Первое обвинение — нет регистрации в столице, обнаружили патрон или наркотик — на выбор, и вообще, он чеченец, надо проверить.

В КПЗ [166] Камера предварительного заключения. отделения милиции он провел сутки, пока выясняли его личность, затем перевезли в Бутырскую тюрьму — оказывается, Мастаев В. Г., 1965 г.р., уроженец Текели, Казахстан, в международном розыске. И розыск объявлен МВД Чеченской Республики, подпись министра Якубова.

Как говорят в России, пришла беда — отворяй ворота. Об экстрадиции на родину, на чем настаивало руководство Чечни, не могло быть и речи, ибо уже в тюрьме выяснилось, что Мастаев, помимо прочего, боевик, командир, международный террорист, на совести которого жизнь не одного российского военного.

Все эти обвинения изменили статус заключенного, и его перевели в другую тюрьму, в Лефортово. Условия приличные, камера одиночная, а предоставленный адвокат объяснил, что по предъявленным статьям ему грозит до двух пожизненных сроков, так как расстрел в России отменен.

Вначале Мастаев был просто в недоумении, словно попал впросак. Потом он пришел в себя, оценил ситуацию, и ему стало очень страшно, ведь он еще молодой, и до конца дней быть в неволе в российской тюрьме, а он знает, что значит быть репрессированным в большевистской стране: здесь пощады не жди, и чем выше по рангу, тем суровее кара. А ему намекают — он ответственен еще и за позорный мирный Хасавюртовский договор, он провел последние, вроде бы «независимые» выборы в «независимой» Чечне.

Его дела совсем плохи. И его адвокат, якобы предоставленный ему демократическим государством и либеральным законодательством, на самом деле выступает грубее, чем гособвинитель, мол, признайся и чистосердечно, без пыток, возьми на себя все, и за это, так сказать, помощь следствию — получишь всего один пожизненный срок.

Вот это Мастаева откровенно рассмешило, и не зря говорят, что смех возвращает жизнь. По крайней мере, он реально, и не с позиций марксизма-ленинизма, а согласно мифологии, посмотрел на свою ситуацию и успокоился, ведь ничего нового и сверхъестественного нет. Наоборот, все очень хорошо, ибо он не антигерой, думающий лишь о чревоугодии, буквально червь, а истинный герой, вновь попавший в чрево кита. Вот так он отныне представляет тюрьму. В этой тюрьме, а вся страна, как тюрьма; в этом чреве огромного кита-чудовища очень много безвинных, даже более безвинных, чем он, людей. Сознание этих людей надо пробудить, надо заставить этих людей всем вместе танцевать прямо на сердце кита-чудовища. И это чудовище от боли изрыгнет их и более не сможет пожирать новые жертвы большевизма.

Конечно, это метафора. Но только таким, на первый взгляд примитивным, зато испытанным способом можно избавиться от этого всепожирающего чудовища. Для этого нужно только одно — действовать сообща.

Лефортовская тюрьма — особое учреждение, вроде строгий контроль, да узники многих поколений нашли способ общения — моментально всем все известно, и оценку дадут. А вот простое предложение Мастаева — объявить голодовку, дабы чудовище подавилось от костлявых жертв, и кости, как шило, не утаят в животе. Словом, пусть весь мир узнает, что происходит в Лефортовской тюрьме.

Его никто не поддержал. Более того, сами узники назвали чечена Мастаева дурачком-провокатором. Надзиратели в очередной раз избили, посадили в карцер. Но Мастаев еще держится, по сравнению с «ледяной баней» психушки, карцер все же терпим. Его дух пока не сломлен — самое великое, чем наградил его Бог как человека, — способностью думать, анализировать, делать выводы.

Соузники его не поддержали лишь потому, что они мыслят либо по-рабски, либо по-ленински, что порою равнозначно. И им зачастую, что быть в этой тюрьме, что быть вне стен тюрьмы — та же тюрьма, почти одно и то же. А для некоторых эта тюрьма — дом родной, и об ином они даже не помышляют, не ведают, думая, что весь мир такой и иного нет и не будет, потому что их обучали с верой — наука наук «История КПСС», а Мастаев еще прихватил кое-что из древнего фольклора. И вот что он в карцере вспомнил — якутскую легенду о Юринг Айы Тойон, [167] Белый создатель — господин. где мотив почти тот же — кит-чудовище проглатывает юного героя. Однако здесь герой борется за будущее иным путем: он зажигает свечу. Огонь этой свечи растапливает жир кита и прожигает дырку в животе, и кит погибает, а юный герой не только спасается сам, прежде всего он спасает свой народ от ненасытного чудовища.