Канта Ибрагимов - Дом проблем

А затем наступил праздник, правда, кратковременный, но какой! Его ошарашили — посетитель:

— М-м-мария! — при виде любимой он вновь стал заикаться.

Меж ними толстое стекло, трубки в руках, а они более молчат. Тут в телефоне совсем сказочное предложение:

— Гражданин Мастаев, — голос дежурного надзирателя. — Вы можете на сутки заказать отдельную гостевую комнату. Красивая у вас девушка.

После этого они вовсе потупили взгляд и оба говорить не могли. И, лишь когда время истекало, Ваха крупно написал на листке выстраданное — «Мария, я люблю тебя» — и обратился к дежурному:

— Можно это передать ей?

— В виде исключения.

Ваха видел, как сложенный листок передали Дибировой. Сильно склонив голову, она осторожно послание развернула — еще более пунцовым стало ее по-весеннему сияющее лицо.

— Мария, неужели я более не услышу твою игру? — вдруг в трубку крикнул Мастаев.

Выпроваживаемая Мария уже стояла в дверях. То ли она услышала, то ли поняла по губам и глазам, бросилась к аппарату:

— Ваха! Услышишь, услышишь, я еще много-много раз буду играть тебе, только тебе Ты верь! Держись! Терпи! — слезы из покрасневших глаз щедрым потоком. — Мы найдем лучшего адвоката. Ты не убийца, ты не бандит и не террорист. Ты герой! Мы все гордимся тобой! Тебя не могут осудить, — и тут связь оборвалась.

Словно в юности, когда поздно ночью в летнем кинотеатре «Машиностроитель» заканчивался фильм, в той комнате в знак окончания свидания значительно убавили свет. Двое служащих — мужчина и женщина — не грубо, но настойчиво, взяв за руки, выводили девушку из комнаты, как она вдруг рванулась обратно, красивыми, полупрозрачными, изящными, музыкальными пальчиками, как присосками, просто прилипла к стеклу, и Ваха ничего не слышал, да душа его ликовала, ибо в ней звучала ласково желанная мелодия:

— Ваха, я люблю тебя! Всегда любила! Вечно буду любить!..

Более праздников не было. Режим, не по содержанию, а по контактам, явно ужесточился. Охранники ничего сами не знают, намекают на скорый суд, но к Мастаеву никто не приходит — ни следователь, ни адвокат. В томительном ожидании нескончаемо тянулись дни, месяцы. И как бы ни пыталась душа узника утешиться святостью и чистотой мифологии метафора жизни по-ленински, по-большевистски сурова и жестока, и, может, по утрам он еще питает иллюзию счастливого конца, но глухими ночами мрак на душе. Невозможно представить, как до конца жизни он будет за решеткой. Лучше конец, любой конец, лишь бы скорее…

Однажды ночью дверь неожиданно открылась, и знакомый надзиратель протянул ему мобильный:

— Говори тихо. Две минуты. Только по-русски.

Он знал, что это Мария.

— Ваха, держись. Как ты?.. Даже адвоката к тебе не допускают. Но я пытаюсь. Все будет хорошо. Мы все сделаем. Не называй имен, — это она сказала на чеченском, а потом вновь на русском. — Наш сосед, твой шеф, — понятно, Кнышев, — обещает все сделать. Даже ему это трудно. Я и с Деревяко подружилась, она ведь депутат. Все будет хорошо. Ты держись. Ты нам нужен. Ты нужен мне! — связь резко оборвалась.

Так же резко надзиратель отобрал телефон, говоря:

— Ну и богатая у тебя баба. За одну минуту — такие бабки!

— Не зря, — подумал Ваха, потому что это слово «нужен» — как приказ, словно воззвание. Ведь он мужчина, он герой. Он должен выдержать, все испытания пройти и воспрянуть, и победить. Его задача — свобода жить! И он понимает, что его здоровому духу необходимо здоровое тело — начинает каждый день делать зарядку, даже надзиратель, выводя в очередной раз на прогулку, заметил:

— А ты изменился, спину распрямил, глаза загорелись. Что-то задумал?

— Буду жить!

— Будешь. Земляки у тебя пробивные, — оказывается, к нему допущен посетитель. Мастаев думал — Кнышев, а перед ним, и не через стекло, а лицом к лицу, — его родственник Башлам в милицейской форме, майор, на лацкане знак — «МВД РФ». Это Ваху не удивило, давно знал, что в основном полевые командиры — работники всяческих спецслужб, а иначе труп, либо, как он, — пожизненно.

— Плохи твои дела, — тревожно говорит Башлам. — Но выглядишь ты молодцом.

— Как дома?

— Махкахь да вац, [168] Махкахь да вац (чеч.) — дословно — на родине нет отца. — и по-русски: — Бардак, даже хуже. Я здесь, сам понимаешь, никто. Но кое-что пытаюсь, — он улыбнулся. — А ты герой. Глаза горят.

— Маршал! [169] Маршал (чеч.) — свобода, приветствие. — поднимая кулак, тихо произнес Ваха. — Судьба, но я еще нужен.