Читра Дивакаруни - Принцесса специй

Она пробегает по кубику пальцами еще раз. Еще раз, потом еще. Нет ошибки. Это они, явные, как гром, ясные, как молния, — очертания огненной птицы, какой она видела ее тысячу раз на острове, только перевернутая, так что она не восстает из пламени. А — головой вниз — падает в него.

— Пламя Шапмати отзывает меня, — шепчет женщина, — вспоминая уроки на острове. Ее голос стар и без тени надежды. Она прекрасно знает: возражать бесполезно. Убежать невозможно. У нее осталось только три дня и три ночи.

Я запираю за собой дверь магазина, мои руки действуют уверенно, будто только что в моих мыслях не прокатилась песчаная буря, взвихрив их и стихнув. Вешаю на дверь табличку «Закрыто».

Думай, Тило, думай.

Только 72 часа, секунды бегут сквозь сложенные чашечкой ладони, как серебряная влага, все стремительнее.

Нет, нет. Думай, что тебе нужно доделать, кому помочь — прежде чем…

Прежде чем я сделаю то, что, как я считала, мне больше никогда не придется делать, — зажечь пламя Шампати и войти в него. Но на этот раз не под взором охраняющей тебя Мудрейшей. Да, Тило, ты нарушила столько правил, что сама уже удивлялась, как специи до сих пор не…

Стой, Тило. Обдумай свои дела одно за другим и о себе вспомни в последнюю очередь. Подумай о Хароне.

Я закрываю глаза, принуждаю дыхание замедлиться, проговариваю слова воссоздания памяти. И вот он.

Харон в каком-то незнакомом районе, в каком-то заброшенном районе, где здания в сумраке словно припали к земле, и ночная мгла густа, как и голос на заднем сиденье, указывающий ему, куда ехать — налево и снова налево. Харон ведет свое такси, желтое, как подсолнечник, такое беззащитно желтое на этих улицах, где только ночлежки, и тусклые огни мутно высвечивают пятна и выбоины на дороге. Харон думает: но здесь же никто не живет, думает: я бы отказался, но он дал двадцать долларов сверх суммы, и все сразу вперед…

— Остановись здесь, — велит человек на заднем сиденье, и Харон различает, как что-то в его голосе меняется, и видит в занесенной руке изогнутую черную штуковину. Начинает кричать: «Нет, не надо, не надо, можете забрать деньги». Но затем — только ливнем сыплются звездочки, серебристо-горячие, жалящие глаза, рот и нос. Сквозь них он слышит, как руки ощупывают карманы, резко дергают дверцу бардачка, раздраженный вскрик: «Ну, хватит, пора кончать». Где-то совсем близко тормозит машина, нет, это мотоцикл, в чьем гуле он растворяется, растворяется…

И я тоже растворяюсь — в этой злобе, в которую никогда не позволяла себе проникаться до сего момента. Злобе, прожигающей все внутренности, злобе, красной, как тлеющие угли, как взорванное сердце вулкана, как разъедающий глаза запах паленого перца. Зато теперь я знаю, что делать.

Во внутренней комнате мне не требуется включать свет. Открывать глаза. Мои руки ведут меня туда, куда нужно.

Горшочек с красным перцем удивительно ярок. Я беру его в руки и секунду стою в колебаниях.

Тило, ты ведь знаешь, с этого момента не будет пути назад.

Сомнения и еще сомнения теснятся в груди, скребутся, требуют разрешения. Но мне вспоминается лицо Харона, а за ним — и лицо Мохана с его слепым зиянием вместо глаза, перед ним — и другие в ряду несправедливостей, начало которого скрывается в бесконечности…

Печать сорвать оказалось легче, чем я предполагала. Я просовываю руку внутрь, трогаю похожую на бумагу поверхность, слышу нетерпеливый гвалт семян.

О, ланка, что так долго ждала такого момента, я возьму и брошу на квадрат из белого шелка все стручки, кроме одного. Его я оставлю на дне, для себя, так как мне самой он скоро тоже понадобится. Я завязываю концы ткани в слепой узел, который нельзя развязать, а можно только разрезать. Держа узелок в руках, я усаживаюсь лицом на восток, откуда приходят бури. И начинаю преобразующее заклинание.

Заклинание сначала медленно растекается по полу, затем набирает скорость и силу. Оно возносит меня так высоко, что солнце пронизывает мою кожу своим трезубцем. Облака ли это, шепот ли дождя. Оно свергает меня на дно океана, где слепая рыба цвета ила скользит в тишине.

Заклинание — как туннель, по которому я двигаюсь, и внезапно в конце его меня ждет нежданное лицо.

Мудрейшая.

Заклинание закручивается в кольцо, как дым, зависает мгновение в неподвижности, давая мне время, чтобы спросить.

— Мама…

— Тило, тебе не следовало открывать красный горшочек…

— Мама, пришло время.

— …не должна была бросать эту энергию в город, в котором и так слишком много злобы.