Владимир Микушевич - Будущий год

— Как это было?

— Я ста шагов от казармы не отошел, он из-за мазанки выскочил и распорол мне ножом живот; не ударил, а именно распорол. С детства наловчился скотину резать…

— Почему же он герой?

— Пойми, он один-одинешенек рядом с нашей казармой. Его же подстрелить могли в два счета. Я все думаю, не тот ли это мальчишка… У тебя тоже брат есть…

— Женька? Да он пальцем не шевельнет, чтобы меня защитить.

— Не скажи… Я так надеялся, что не выживу. Нет, зашили, выходили. Вернулся домой, говорят, ветеран… Льготы. Другие афганцы ко мне пристали… Говорят, приходи на митинг, протестуй, требуй… И здесь тоже ко мне подошли… А я бежал из родного города, с матерью не простился, с дороги только открытку написал… без обратного адреса… Осел в вашем городе, на работу устроился… И все равно встретил ее… тебя…

Катя проводила Игоря до самого общежития, попросила дежурную позаботиться о нем, вызвать врача, если понадобится. «Какие у нас врачи! — горько думала она по дороге. — Разве помогут… Конечно, он болен, психически болен… Боюсь, шов не открылся бы… Утром сама в общежитие сбегаю… Как-никак, я его невеста, нечего стесняться!» Катя вспомнила, что есть у них в городе один хороший психиатр; зовут его, кажется, Вениамин Лазаревич, к сожалению, «Московских новостей» он у нее не покупает, но наверняка примет ветерана, афганца…

Утром Катя не застала Игоря в общежитии. «Ушел на работу», — сказали ей. Не объявился Игорь и вечером. Его не было ни на работе, ни в общежитии. В отчаянье Катя металась по всему городу. Игорь как в воду канул. Только на третий день знакомая кассирша сказала ей, что Игорь брал у нее билет на Казань. «Я еще подумала, к родителям едет, на свадьбу приглашать…» — участливо сказала кассирша. Катя ничего не ответила. Она отошла от кассы и как-то непривычно, безнадежно заплакала.

Думаю, что, садясь в машину, я еще ничего не решила. Я была просто рада весне и поездке за город. Он, как всегда, отлично вел машину. Мы с ним и познакомились ведь в машине. Он вез меня по тем же самым улицам, а я сравнивала про себя мое тогдашнее отчаянное положение с нынешним благополучием, которым я обязана ему… или себе также?

Я тогда опаздывала на работу. В то утро я задержалась в клинике, тщетно заклиная главного врача госпитализировать мою мать. Врач вежливо, но твердо убеждал меня, что это невозможно. Во-первых, моя мать иногородняя, во-вторых, везти ее издалека очень опасно и притом бесполезно: на госпитализацию в ближайшие полгода рассчитывать нечего. Главное после такого тяжелого инсульта — уход, уход и уход… «Лучше вы к ней поезжайте», — мягко советовал он. Я выскочила замуж студенткой второго курса. Одиночество в большом чужом городе оказалось невыносимым для меня. Муж был ненамного старше меня, но он уже отслужил в армии и заканчивал техникум. Мы поселились под Москвой в так называемом поссоветском доме, в квартире его матери (все удобства во дворе). У нее было две комнаты. В одной из них жила она со своим восьмидесятилетним отцом, другую, скрепя сердце, уступила нам. Вскоре у нас родилась Лана, и наша жизнь еще больше осложнилась, хотя муж, кончив техникум, устроился на работу. Я поняла, что на его зарплату и мою стипендию нам не прожить. Я пошла работать в сберкассу, предположительно, на каникулы, но, когда начался учебный год, я не вернулась в институт. Лану я только что отняла от груди, и за внучкой согласилась присматривать свекровь. Она брала надомную работу, шила варежки. Кроме того, она держала корову, делала творог и продавала его на базаре по воскресеньям, когда дома оставалась я. Жизнь кое-как наладилась, но тут арестовали мужа, нашли у него краденые запчасти от автомашин. Он прятал их в коровьем сарайчике. Приговор оказался строгим: четыре года. На другой день после суда пришла телеграмма: мою мать парализовало. Свекровь не допускала даже мысли о том, что я перевезу мою мать из Мурманска. Она пригрозила сама выйти замуж и занять мою комнату. Тогда мне, парализованной маме и Лане пришлось бы ютиться в одной комнате со стариком. Вернуться к матери в Мурманск было для меня немыслимо. Это значило потерять работу, подмосковную прописку словом, всё. А у матери в Мурманске одна маленькая комната. После разговора с врачом я поймали такси, чтобы не опоздать на работу, села в машину и, не говоря ни слова, разрыдалась.

«Что с вами?» — деловито спросил водитель, не оглядываясь. Потом он обернулся и оглядел меня всю. «Если вы не будете ничего говорить, я, естественно, не смогу помочь вам», — оказал он. Я собралась с силами, и выложила ему все. Мы уже подъезжали к сберкассе, когда я закончила свой бестолковый рассказ. Он еще раз пристально всмотрелся в меня: «Как будто у меня что-то есть для вас. Дня через два, через три я позвоню вам. Ваш телефон?» Торопливо выходя из машины, я назвала ему телефон сберкассы. Тут я спохватилась: «Простите, а вас как…» Он понимающе кивнул и, протянув мне руку, так же деловито представился: «Тейк!». «Странное имя», — подумала я, но потом так привыкла к этому имени, что уже не представляла себе, как же называть его, если не Тейк.