— Пап, я вылетаю первым же рейсом. Я позвоню, когда приземлюсь. Я еду домой.
Я защелкнула телефон прежде, чем папа успел ответить, и взглянула на Миранду. Она явно была обескуражена. Несмотря на головную боль и тошноту, мне захотелось улыбнуться, когда я поняла, что до некоторой степени лишила ее дара речи. К несчастью, она быстро оправилась. Оставалась крохотная возможность, что меня не уволят, если я срочно изображу раскаяние и мольбу, но на это у меня не было сил.
— Ан-дре-а, вы отдаете себе отчет в том, что вы делаете? Вы ведь знаете, что, если вы сейчас вот так уйдете, я буду вынуждена…
— Идите к черту, Миранда, идите вы к черту.
Она задохнулась, возмущенно поднесла ко рту руку, а я чувствовала, что теперь на нас смотрят уже очень многие. Трещотки шушукались и показывали на нас пальцами и сами были шокированы не меньше Миранды — шокированы тем, что какая-то там секретарша осмелилась заявить такое живой легенде модной индустрии.
— Ан-дре-а! — Она вцепилась в мое предплечье, но я вырвалась и ухмыльнулась до ушей. Мне пришло в голову, что окружающие тоже имеют право знать наш маленький секрет.
— Мне очень жаль, Миранда, — объявила я громко, и впервые с той минуты, как я ступила на французскую землю, мой голос не дрожал, — но я не думаю, что смогу быть на завтрашнем банкете. Вы ведь меня понимаете? Не сомневаюсь, что он удастся. Оставляю вам свои наилучшие пожелания. Это все.
И прежде чем она сумела вымолвить хоть слово, я поправила на плече сумочку и, не обращая внимания на пронзившую ступни боль, спокойно направилась к выходу. Я не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала себя лучше. Я шла домой.
— Джил, перестань звать свою сестру! — закричала мама (ну зачем же так кричать?!). — Она, наверное, еще спит.
— Энди, ты спишь?! — откуда-то снизу еще громче заорала Джил.
Я разлепила глаза и уставилась на часы. Четверть девятого утра. Господи, о чем эти люди думают?
Я с трудом повернулась на один бок, потом на другой, потом все-таки заставила себя сесть; едва тело приняло вертикальное положение, как подушка превратилась в мощный магнит и потянула мою голову вниз. Вниз — еще немного поспать.
— Доброе утро, — придвинулось ко мне улыбающееся лицо Лили, — в этом доме залеживаться не привыкли.
Когда Джил, Кайл и их малыш приехали на День благодарения, Лили пришлось освободить комнату Джил и переехать на мою старенькую детскую кроватку, которая в обычное время задвигалась под нынешнюю двуспальную.
— Что у тебя вид такой недовольный? Слишком рано разбудили? Это разве рано? — Опершись на локоть, Лили листала газету и пила кофе, причем чашку она после каждого глотка ставила на пол. — Вот я только и делала, что слушала, как надрывается Айзек.
— Разве он плакал?
— Поверить не могу, что ты этого не слышала. Его не могли унять с половины седьмого. Классный малыш, Энди, что и говорить, но с утра такой концерт…
— Девочки! — снова позвала мама. — Неужели все еще спите? Обе? Ну ладно, если вы спите, может, дадите мне какой-нибудь знак, чтобы я знала, сколько делать вафель?
— Дать ей знак? Да что они, Лил, с ума посходили? — И потом в направлении двери: — Мы спим, неужели непонятно? Сейчас заснем еще на пару часиков. Мы не слышим, как кричит Айзек, мы вообще ничего не слышим! — И я снова повалилась на спину.
Лили рассмеялась.
— Да ладно тебе, — сказала она тоном, не совсем для нее обычным, — они просто рады, что ты дома, да и я рада, что я здесь. Еще пара месяцев, и мы привыкнем. Все не так плохо.
— Еще пара месяцев? От той пары, которая прошла, мне хочется застрелиться. — Я стащила через голову ночную рубашку (это была старая рубашка Алекса) и надела футболку.
Возле шкафа валялись скомканные джинсы (я таскала их уже несколько недель); когда я стала их натягивать, то заметила, что вот теперь они мне впору. Мне больше не приходилось в спешке, украдкой хлебать суп или вообще заменять его кофе и сигаретами, и мое тело добрало свои законные пять килограммов, утраченные за время работы в «Подиуме». И это меня вовсе не беспокоило: я верила родителям и Лили, когда они говорили, что у меня нормальный, здоровый вес.
Лили натянула спортивные штаны и повязала бандану на свои всклокоченные кудряшки. Когда она убирала волосы со лба, становились видны зловещие красные отметины, оставленные осколками ветрового стекла, но швы уже сняли, и врачи обещали, что со временем шрамы почти исчезнут.
— Ничего, — сказала она и потянулась к стоявшим у стены костылям, — скоро они все уезжают, так что, может, мы как следует выспимся.
Читать дальше