Грейс Пейли - Мечты на мертвом языке

А очаровашечка Стелла Розенцвейг — всего-то в десятом классе, а выглядит так, будто уже в Вассаре [16] Вассар — один из лучших частных университетов. До 1969 года был исключительно женским. учится. Танцуешь с ней, а тебя будто покалывает — она хоть и маленькая, но грудь ого-го!

Перед самым обедом Эдди полностью накрыла волна похоти. Чтобы удержать себя в руках, он холодно сказал:

— Нет и нет! Никаких девочек. По субботам пусть приходят потанцевать, пообниматься. Обустрой все тут. А по будням — чтобы духу их не было.

Однако разрешил наладить линию связи между Карлом и близняшками Шпиц, включив в члены клуба их брата Арнольда. Это был удачный и безопасный выбор. Арнольду нужен был закуток для занятий живописью. Он утверждал, что рано или поздно дневной свет исчезнет, а с ним — все мифы о северном свете. В этом темном подвале он основал школу художников — «Прорвавшие свет», они до сих пор трудятся на чердаке дома на Восточной Двадцать девятой улице, под двумя лампочками по двадцать пять ватт.

По рекомендации Карла утвердили и кандидатуру Шмуэля Клейна — он как раз был бы четвертым, но Эдди заявил, что никаких карт не потерпит. У Шмуэля было лицо человека, ничем не обремененного. Писал ли он книгу после школы? Нет-нет, отвечал он; сплетни множатся — правда одна.

Он был репортером жизни, а Эдди — путешественником в знания. На вопросы о будущем Шмуэль отвечал, что его, по-видимому, ждет череда грантов и под тяжким грузом стипендий он доберется до теплого местечка в рекламном деле, где будет востребована жалкая толика его способностей.

Были, разумеется, и другие — они ошивались поблизости, решив, что тут организуется бордель. Эдди смеялся и сетовал на то, что рынок пересыщен личными инициативами, не говоря уж о том, что у нынешних девиц никаких препон не осталось, вплоть до моральных.

Клуб потребовал от Эдди времени. На общественные дела уходили послеобеденные часы и выходные. Парни уговорили его проводить открытые собрания — чтобы родители девочек могли оценить цели и задачи предприятия. И Эдди говорил о «Дисперсии галактик и сохранении материи». Карл аплодировал дважды — энтузиазм его бил через край. Мистер Клоп выслушал, заинтересовался, спросил, чем может им помочь, и подключил их электросеть к счетчику миссис Горедински.

Эдди читал лекции и на политические темы, поскольку времена — для человека тонкого — были беспокойные. Из своей комнатенки полтора на два с половиной метра, которую он делил с Ициком Халбфунтом, отцовской обезьяной, Эдди, прежде, чем кто другой, почуял опасность, уже видел, как на небе проступают очертания грядущих бед.

— Кто же был врагом? — спрашивал он, пытаясь хоть как-то заинтересовать одноклубников историей. — Приморские народы? Троянцы? Римляне? Сарацины? Гунны? Русские? Африканские колонии, поганый пролетариат? Обладатели капиталов?

На вопросы он, что характерно, не отвечал. Оставлял их осваивать своими жалкими извилинами эти глобальные вопросы, а сам ускользал к Михайловичу выпить тоника с сельдереем.

Деньгами, заработанными на тараканьем сегрегаторе, он делился с остальными. Это стимулировало их интерес, и они уважительнее относились к его философскому подходу, так же как и клиенты, которым он внушал, что человек должен вмешиваться в дела природы ровно настолько, насколько это необходимо для добычи пропитания (выживания), а нарушение этого принципа есть главная трагедия, и такое случается даже в дикой природе.

Чтение и размышления о проблемах, выходящих за пределы физики и химии, привели его от работы над тараканьим сегрегатором к телефонной системе оповещения — для людей на пособии в радиусе десяти кварталов, а в конце концов и к знаменитому Глушителю войны, которым активно занимались все его новоиспеченные ассистенты, но сам Глушитель был плодом лишь его кропотливого труда.

— Эдди, Эдди, ты слишком много отвлекаешься не пойми на что, — сказал ему отец. — А мы как же?

— То есть ты? — ответил Эдди.

Разве мог он забыть про свои обязанности в зоопарке Тейтельбаума, зоомагазинчике, где в витрине спали три-четыре дворняги, присыпанные опилками? Внутри в ста галлонах воды плавали золотые рыбки, четыре канарейки распевали свое «фьюти-тьюти-фьют», и все ждали, когда он задаст им семян, мотыля да каши. Бедный Ицик Халбфунт, обезьяна, привезенная из Франции, из Парижа, он тоже ждал, грызя свой берет. Ицик очень походил на дядю мистера Тейтельбаума, умершего от еврейства в эпидемию 1940–1941 годов. По этой причине его нельзя было продать. И зря — считали все вокруг, — поскольку некий итальянец из местных готов был заплатить за обезьяну чуть ли не 45 долларов.