Роман Сенчин - Иджим (сборник)

– Пойду на двор, дихлофосом напрыскаю, – поминутно сгоняя их с хлеба, сала, говорила жена.

– Огурцы бы надо полить, уже сникнуть успели, – вздохнул Георгий Михайлович. – М-да, погодка…

– Ну, ты мотор поставь, я полью.

– Угу…

Хлебали окрошку. От перекисшего, а потом намороженного в холодильнике кваса вязло во рту; теперь и жажда после него не так донимать будет.

– Ты, это, – заговорил Балташов, подставляя под половник жене пустую тарелку для добавки, – ты кроликам водички подлей. Особенно Ласковой и Белянке, они вот-вот разрешиться должны. Может, принесут штук хотя бы…

– Погоди! – Ирина Павловна вскочила, прибавила громкость приемника.

Знакомый голос ведущей краевого радио не спеша и без выражения сообщал: «…днем на юге края по-прежнему сухая и солнечная, плюс двадцать восемь – тридцать два градуса. Относительная влажность двадцать шесть процентов, давление семьсот восемьдесят миллиметров ртутного столба. Но к вечеру погода резко изменится, и причина тому – активный циклон, приближающийся с юго-запада…»

– Чего там, чего? – поздно оторвался от своих мыслей Георгий Михайлович.

– Да тише ты!

«…порывы до двадцати семи метров в секунду…»

– Бурю обещают, вот чего, – убитым голосом ответила жена.

– У нас?

– Ну, «на юге края» сказали… Циклон идет…

Ирина Павловна устало опустилась на стул. Балташов взглянул в окно.

– Мда, неспроста жарит так… неспроста…

– Обойдется, может.

– Может…

Георгий Михайлович без аппетита, быстро дохлебал окрошку, выпил залпом кружку остывшего чая. С минуту сидел, о чем-то размышлял. Потом поднялся.

– Надо идти.

Он надел поверх рубахи старый и линялый, стираный пиджак, сунул в карман «Приму», спички, проверил, на месте ли блокнот и ручка. Натянул на голову иностранную кепочку с сеточкой вместо ткани и пластмассовым большим козырьком, которую жена в прошлом году купила в автолавке, польстясь на дешевизну.

– Если что, заскочу в течение дня. Ты тут посмотри, убери с ветра…

– А мотор-то, слышь, Егор!

– Ах, ну да.

Он вытащил из-под буфета обмотанную тряпкой «Каму» с торчащим, как хобот, куском шланга, пошел к пруду.

Огород Балташовых (большое удобство!) примыкает к самому пруду. Когда-то берег был заросшим камышами болотцем, но Георгий Михайлович с сыновьями затаскали болотце сначала гнилыми бревнышками, хворостом, опилками, навозом, а сверху – плодородной землей. Получилась просторная палестина под капусту.

Георгий Михайлович примотал «Каму» проволокой ко вбитому в дно колу, набрал в шланг воды, соединил с другим, ведущим в огород. Включил мотор. «Кама» завизжала сначала оглушительно и страдальчески, работая вхолостую, но вот визг ее осекся на мгновение и стал глуше и деловитее: по шлангу пошла вода.

– Тэк-с… – Балташов подождал немного, чтобы вода заполнила трубы поливной системы, затем выдернул вилку из прикрытой от дождя резиновым обрезком розетки. Приподнял шланг, подложил под него чурку, – теперь вода вся не сойдет.

– Готово, – сказал жене. – Будешь поливать, чурку убери.

– Ага, ага. Ну давай, с богом!

– И, это, если вдруг начнется что… снять-то сумеешь? А то волной захлестнет.

– Как-нибудь.

Георгий Михайлович помялся, махнул рукой:

– Ладно, я еще заскочу. – Глянул напоследок на огород, на подгнивший нижний брус у баньки, который с весны все собирался заменить, даже домкраты подготовил… – Пошел!

– С богом! – повторила Ирина Павловна.

По дороге почесал у ластившегося к ноге старого, полуседого Пирата за ухом, открыл калитку, вышел на улицу. Закурил. Теперь начинаются другие проблемы и заботы, о своих надо до вечера подзабыть.

Уборка шла вторую неделю. Начали не спеша, немного загодя, без гонки и особой надежды на высокие результаты. Люди давно привыкли работать кое-как, словно исполняли надоевшую повинность, придуманную лишь затем, чтобы их помучить, на что-то растратить их силы. Пахали, высевали, а теперь вот велели им убирать это ненужное зерно, и они принялись его убирать. Отдачи от своего труда мало в чем видели, да и то – разве что наполнить пшеницей лари у себя в кладовке на корм животине и на черный день, или удастся перемолоть, отвезти в город и продать там на рынке десятка два-три кулей муки. Те же центнеры, что везли с полей райцентровские грузовики, исчезали бесследно – шли на погашение каких-то огромных, непереводящихся, вновь и вновь возникающих долгов; расчет происходил никому не понятными безналичками, обидным бартером: импортное мыло, пластиковые ведра, чулки, сгущенное молоко.