Мария Свешникова - Fuck’ты

— Истерику прекрати!

— Я не прекращу истерику! Я не буду ничего писать! Я готова молчать, но писать я не буду. Понимаешь?

— Ты что, опять нанюхалась?

— Да, только что с Кариной пару дорожек умяли, а потом по таблеточкам. Не ты ли меня этому учил? Жизни учил? Доволен? Хорошая ученица?

— Прекрати истерику, я считаю до трех. Раз, два…

Я выключила телефон.

Индус посмотрел на меня с осуждением. Да кто мы такие, чтобы друг друга осуждать, с утра до ночи мы кидаемся фразами «ты не прав», «как ты мерзко поступил» и простыми, вроде «дура» и «дурак», чтобы потом они рикошетом вернулись к нам. А Господь Бог или Судьба, наверное, сидя там наверху, смеются, готовясь представить нас Страшному Суду и решить, куда же — в ад или рай? А что же такое жизнь? Попытка найти себя, чтобы этого себя представить суду? На этом суде нет места адвокатам и оправданиям, нет потных, влажных, но родных рук — нет ничего привычного. Только факты. И написав своими руками чужие, божественные, возможно, слова, мы всего лишь тестируем качества, а Он отправляет их в нужную категорию людских пороков.

А ты? Ты перестаешь существовать — и снова возвращаешься в безвкусную плазму Судьбы, а кто-то неведомый, похожий на тебя, начинает свой путь — вечная матрица человеческого бытия.

Почему-то, когда я приезжаю раньше времени, нет человека, готового это оценить. Зато есть Романович. Правда, он не ценит. Не дорос еще.

Любой человек рано или поздно задумывается о том, как пройдет его «последний раз» с кем-то. Ведь это то, что останется после тебя, это самая яркая черта, которая подводится под отношениями, которые иногда бывают длиною в жизнь или что-то возле того. И вспоминается все: запахи, одежда, вкус слов, соль фраз, сладкие минуты молчания, процеженный ненужными фразами час времени. И сегодня для него последний раз — сказать, что уезжает. А для меня последний шанс промолчать или что-то понять. Когда остается последний час, хочется сделать его каким-то нежным, хотя ты знаешь, что самое лучшее — это как всегда. И никогда больше.

Он вошел, надушенный Armani и с диском в руке. Это и был его последний раз. Не знаю почему, но я была уверена, что там и есть рассказ, который он стер, и, может быть, даже больше, какое-нибудь откровение, что-то такое, что многое перевернет. И заставит заплакать или засмеяться. Когда ты подводишь черту, на кону остается вся жизнь. И больше всего на свете захотелось закричать: «Черт с ним, с тем, что там и чего там нет. Черт со всем, потому как Бога рядом с нами точно нет».

Он сел и просто смотрел на меня, готовый вот-вот рассмеяться.

Когда мне плохо, я тоже смеюсь.

— Не хочешь купить мою машину?

— Это то, зачем ты меня сюда позвал?

— С ума сошла? Нет, просто спросил. Все-таки Mazda 6, пробег маленький. И потом, тебе я смогу ее почти подарить…

— Скидка десять процентов?

— Язва.

— Нет, пока гастрит. Как Жанна?

— Не знаю. В целом мы с ней порознь сейчас. Мутит с каким-то владельцем чего-то там ОАО. Ты же не хочешь о ней говорить.

— А ты?

— Не хочешь — не отвечай. — Я пристально смотрела в его глаза.

И все-таки мы можем сто раз на дню врать себе, что друг друга не знаем.

И вот сейчас стало страшно за почти семь лет этого притворства, за столько упущенного времени, когда мы чего-то боялись, все время оттягивали момент искренности. Искали нужного стечения предлагаемых обстоятельств. Отворачивались, засыпая. Отклоняли вызовы и играли, прекрасно осознавая, что завтра так и останется завтра и минута абсолютного открытия так и не наступит.

Романович молчал. Если через несколько дней какая-то груда железа умчит его за тысячи километров, это никак не изменит того, как мы общались, стоя рука об руку и держа расстояние между собой в сорок тысяч километров. И что бы я сейчас ни сказала, это уже не важно. Потому как иначе будет больнее. И еще больше сдавит грудь. Все-таки мы где-то немного и местами понимаем друг друга. И тогда не надо слов, не надо сжимать костяшки пальцев, чтобы цепями молчания повязать этот воздух, липкий от мерзости бытового и красоты нашего момента, чтобы опять заполнить его доверием к теплу нежных слов. И надо было что-то сказать о себе, чтобы он запомнил меня в момент последней встречи.

— Я в следующем году буду к Соловьеву во ВГИК поступать.

— И зачем тебе все это надо?

— Не знаю, наверное, есть что сказать. Да и вообще, кто кроме меня поедет покорять «Уорнер Бразерс»?

Я рассмеялась то ли над собственной самонадеянностью, то ли над казусностью ситуации.