Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

— Вы на самом деле собираетесь добираться до Иерусалима в такой дождь? — спросил он отеческим тоном пополам с восхищением.

Когда я сидел на своей «хонде», поставив ногу на стартерную педаль, что-то остановило меня. Что-то, что я не мог больше удерживать в себе.

— Извините меня, — сказал я. — Насколько я понял, ваша жена тоже едет с нами.

Лазар неопределенно кивнул.

— Но почему? — спросил я со скрытым отчаянием. — Двое сопровождающих — более чем достаточно, как мне кажется. Тогда зачем нужен третий? — Лазар улыбнулся, но не сказал ничего. Однако я был настроен решительно и настаивал на ответе. Вероятно, я надеялся, что в последнюю минуту он удержит свою жену дома. — Существует ли какая-то особенная причина для ее поездки с нами… что-то такое, чего я не знаю? — спросил я.

— Нет, ничего такого особенного нет, — ответил Лазар. — Она просто хочет поехать с нами.

— Но почему? — настаивал я с горечью, которую я не мог объяснить себе самому. Он поглядел на меня, словно увидев впервые, и теперь ему предстояло решить, может он довериться мне или нет, затем смущенно развел руками.

— Это потому, что она не может оставаться без меня… она не может оставаться одна. — И, заметив, что я не в состоянии понять его слова, он снова улыбнулся мне с каким-то озорным выражением. — Да… она — женщина, которая не может оставаться наедине с самой собой.

Пришло ли время появиться на свет слову «тайна»? Или все еще рано даже подумать об этом? Ни одному из персонажей этого повествования, двигающимся в эти хмурые утренние часы с востока на запад по направлению к аэропорту; не ведомо, каким образом мысли о тайне возникают ни с того ни с сего, чего они стоят и куда ведут. Даже огромная Индия, ожидающая их, не может возбудить подобные мысли о тайне, поскольку она не является чем-то отличным в плане иного бытия в их глазах, а является всего лишь местом, в которое они хотели бы попасть наиболее быстрым и надежным образом, с тем чтобы забрать оттуда заболевшую молодую женщину, чтобы осторожно доставить ее домой. И та болезненная желтизна, заполнившая белки ее глаз вокруг зеленых зрачков, мерцавших среди серых простыней в маленькой монастырской келье на окраине Бодхгаи… может ли это озарить вспышкой и приподнять завесу? Нет. Безусловно нет. Потому что в воображении людей, волокущих в данный момент свои чемоданы через зал отправления, заболевшая девушка не имела ничего общего с предзнаменованием, знамением тайны, будучи пораженной болезнью, которая имела название и была уже описана в медицинских книгах и научных статьях, и которая, по утверждению профессора Хишина, была наполовину самоизлечивающейся, даже если обратный путь был чреват возможностью оказаться в безнадежном положении между жизнью и смертью. Но даже и в подобной ситуации, пусть и ужасной, еще нет тайны, которая сейчас занимает тихо свое время и место, положенное ей, среди плетеной мебели, выкрашенной в ярко-розовый цвет, в ожидании определенного времени, которое всегда наступает с поразительной простотой и естественностью.

Другими словами, ощущение тайны неподвижно, подобно кончику карандаша, что невесомо замер над белым листом бумаги, описывая действующих лиц, путешествующих и сопровождающих персонажей, полусонных и возбужденных в одно и то же время в зале отправления аэропорта и посылающих друг другу выразительные сигналы в виде усталых улыбок, полных смирения, с которым они отвечают на давно всем известные вопросы девушки службы безопасности, осуществляющей досмотр. Одета девушка в белый, без единого пятнышка, костюм, к карману которого булавкой приколота табличка с ее именем. Во внерабочее время она учится на театральном факультете колледжа. Сейчас она опрашивает их, одного за другим, сухим монотонным голосом интересуясь содержимым их багажа. Но точные ответы не спасают от требования открыть чемоданы и от проверки вместительного медицинского рюкзака тоже; это сопровождается некоторым удивлением по поводу качества и разнообразия его инструментов, казалось, что и несчастье вместе с болезнями волей-неволей тоже находятся где-то там внутри. И утренняя изморозь, преследовавшая молодого доктора и его родителей на всем их пути от Иерусалима, просочилась даже в огромный зал отправления, минуя экран компьютера, проверявшего посадочные талоны, в то время как убеленные сединами отец и мать жестами прощались со своим единственным ребенком, остававшимся для них малышом, несмотря на то, что ему было уже двадцать девять лет, оставляя его на попечение и заботу другой родительской паре, пустившейся в путешествие и заслуживающей доверие в силу солидарности с их родительскими чувствами — в качестве высшей, признаваемой ими человеческой ценности. Что проявляется именно здесь и сейчас в самом акте прощания, являющимся истоком тайны. Но если это так, уместен вопрос — куда все это ведет?