Дёрдь Конрад - Соучастник

На школьных балах, вместо того, чтобы вместе с другими подростками подпирать шведскую стенку в пропахшем потными носками спортзале, он по очереди приглашал танцевать юных дурнушек в плиссированных темно-синих юбках и белых блузках, томившихся рядом со своими мамашами; немудрено, что девчонки из женской гимназии, стоявшей напротив нашей, бросали к нам в окна обернутые вокруг грецкого ореха записочки, адресованные главным образом ему; а по дороге домой совали ему свои альбомы, чтобы он запечатлел там какую-нибудь вечнозеленую житейскую мудрость — а под загнутый уголок, крохотными, как блохи, буковками, написал какие-нибудь нежные, чтобы у девчонок колени тряслись, слова. И когда мы, остальные, тоже мало-помалу перестали быть желторотыми недотепами, девушки часто перепархивали к нему и от нас, в том числе и от будущего капитана, тогда всего лишь ученика дантиста; и вообще всякими доступными им способами: высовыванием языка, змеиным шепотом, истериками — пытались покорить, очаровать именно его, хотя у него-то как раз не было никаких секретов, он просто радовался им, и, когда его рука лежала у них на плечах, им казалось, будто они достигли того, о чем мечтали. Девушки чувствовали себя с ним как дома, потому что и он был везде как дома, даже в пронизываемой сквозняками конюшне штрафной роты. «Это еще что такое? Бордель с фортепьяно?» — бесился капитан, когда увидел, как уютно расположился в конюшне Фреди.

В лагере Альфред первым делом отстегнул свои наручные часы «омега» и протянул их капитану: «Возьми вот. И будь с нами потерпеливее, а если вернемся домой живыми, я запишу на тебя дом своей матери». Капитан на это ничего не сказал; у матери Фреди был прекрасный двухэтажный особняк на главной улице городка; в тот же вечер он напился, от семидесятиградусной водки потерял сознание, и Альфред оттирал его снегом, пока не привел в чувство, заботясь о нем, словно родная бабушка; но капитан все не мог успокоиться. «Не нужен мне твой дом, — сказал он на другой день. — Я тебя могу раздавить, как гниду, и ты мне подарков не делай, все равно из нас двоих один домой не вернется, угадай, кто именно?» «Если ты образумишься, мы уцелеем оба, — тихо ответил Фреди. — Но если ты нас уничтожишь, тебя тоже повесят, эту войну вы все равно проиграли». «Нет уж, давай пойдем до конца, — сказал капитан, — если уж сама судьба решила, чтобы я стал вашим палачом». Фреди покачал головой: «Судьба? Палачом? Это ты идиотских газет начитался. У тебя хорошая профессия, стоит ли пыжиться?» Он взял капитана за локоть; и тот не стал вырываться, как-то нерешительно, по-детски глядя на Фреди: «Лучше, если ты нас поддержишь; но уж коли ты нас терпеть не можешь, так подумай, по крайней мере, о себе», — тихо и очень медленно сказал Фреди.

На следующее утро капитан выстроил нас на плацу в одну шеренгу, в затылок друг другу, и приказал раздеться догола. Мы стояли под ноябрьским ветром, покрывшись гусиной кожей, над кучками своего тряпья, а он, на полном серьезе, проводил проверку на вшивость. Более дурацкой идеи придумать было нельзя: мы все были завшивлены, не исключая и его. Сунув руку под мышку, ты мог вытащить горсть вшей; ими, казалось, кишели даже откосы канав. Стоя вот так, нагишом, можно было разве что смести у себя с груди эскадроны вшей; бороться с ними было нельзя, оставалось только смириться. Альфред был самый высокий из нас и стоял первым в шеренге. Капитан шагнул к нему и скомандовал: поднять рубаху. Альфред послушно поднял. «Я вижу, вшей полно, — констатировал капитан, — Верно?» «Что отрицать?» — вздохнул Альфред: факт, который он признал, был не менее очевиден, чем то, что холод стоит собачий. «Разве я не давал приказ соблюдать личную гигиену?» «Вся армия же завшивела», — ответил Альфред. «Что-о? Нарушили приказ, да еще и армию дискредитируете!» «Ты-то — не вшивый, что ли?» — с упрямым спокойствием сказал Фреди.

Капитан, подозвав двух охранников, приказал привязать ему запястья к щиколоткам и скомандовал, чтобы каждый солдат в роте, проходя мимо, хлестал Фреди по голому заду; кто ударит слабо, должен повторить; одеться разрешено будет только тому, кто выполнит приказ безупречно. Чтобы Альфред не упал, под живот ему сунули винтовку, которую держали два охранника; третий пригибал ему голову. От множества хлестких рук задница Альфреда окрасилась сначала в багровый, потом в лиловый цвет, на ней проступила кровь, кожа стала слезать. Капитану все было мало; стоявшие в середине шеренги хлестали уже по голому мясу, дрожа от холода и отвращения к себе.