Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

А произошло вот что: история жизни Хамрелля, которую тот каждый раз украшал новыми деталями, побудила Иоакима проанализировать эпоху, превратившую его в лузера космических масштабов. В конце сентября, через два месяца после того, как им удалось продать ещё одну картину Кройера двоюродному брату Эмира, он уехал на Готланд, чтобы присмотреть за затеянным им шикарным ремонтом, а заодно и попытаться написать эссе. Начал он с констатации факта, что причиной сегодняшней ситуации является либерализация эфира в конце восьмидесятых. Как только плотина по приказу политиков открылась, страну затопил невиданный доселе информационный поток. Все эти тысячи и тысячи часов эфирного времени (не говоря уж об Интернете, по воле случая появившемся в то же время) надо было чем-то заполнять. И не просто заполнять, а придать такой формат, чтобы привлечь публику, а самое главное — рекламные деньги. Так началась смертельная спираль. Ничего святого не осталось. Ничего личного не осталось. Требовались громогласный интим и провоцирующая чувственность. В этом извержении медиавулкана для вкуса и стиля не было места. Остались только гигантское эксгибиционистское идиотопоклонство, клонированные мнения и распадающаяся этика — полная, если не окончательная дегенерация мира.

Короче говоря, писал Иоаким, человечество получило то, что заслужило. Средства массовой информации торжествовали победу, но в победе этой не было содержания, вернее, содержание было настолько бессмысленно, что плоды этой победы тут же уходили в песок. Кто хочет остаться в стороне, исчезает. Кого не видно, не существует. Кто протестует, того не слышат, или он превращается в посмешище — старомодный моралист. Побеждает худший. Короче говоря — в человеке торжествует фашист.

Хорошая статья, похвалил он себя. Эпоха разбитых надежд внезапно нашла словесное выражение на дисплее его компьютера. Он словно бы чувствовал себя поумневшим… но когда эссе было готово, он вдруг расхотел отсылать его для публикации.

Иоаким вышел в сад. Многонациональная бригада нелегалов из всевозможных прибалтийских стран занималась ремонтом каменного сарая, превращая в его в дом развлечений и SPA. Стоял дивный осенний день. Воздух пах морем, мягкий абрикосовый свет солнца ласкал поздние мальвы, с поэтической грустью цветущие вдоль фасада. В его мобильнике дожидались своего часа три неотвеченных сообщения из глянцевого журнала «Кинг» с заказами на новые статьи — но им был нужен не мизантропический анализ шведской современности, а интервью с поп-звездой Хоканом Хельстрёмом («очень интимное, заставьте его расслабиться и рассказать о своей личной жизни») или поездка в Нью-Йорк, где МоМА [136]проводил выставку, посвящённую мужской моде в искусстве. Ни одно из этих предложений не привлекало. Иоаким хотел передохнуть. Он считал, что заработал этот отдых. После стольких лет непрерывных фиаско жизнь, кажется, налаживается.

Двое пожилых, в глубоких морщинах, рабочих сгружали с пикапа с латвийскими номерами неровные плиты знаменитого судетского известняка, предназначенного стать полом в новом элитарном сарае Иоакима. Назавтра он ждал партию безумно дорогого кафеля из Испании. Мини-сауна от «Туле» и настоящее калифорнийское джакузи (модель J-400, со встроенным терминалом для айпода) дожидались очереди быть установленными в новом SPA. Элегантность и роскошь новых приобретений, их качество и цена внушали ему терапевтический покой. Он мог себе это позволить. Он снова на коне — и зачем в таком случае напрягаться?

Он начал обход стройки. Рабочие крепили на потолке гостиной специально сконструированную световую рампу. В пластиковой упаковке с сохранившимися таможенными наклейками лежал новый итальянский фаянс для ванной. Во вновь надстроенной мансарде навешивали двери. Винный штатив от Алесси разместился в алькове — тоже новая пристройка. Двое донельзя мрачных мужиков из восточного блока занимались кладкой камина, перед полутораметровой пастью которого Иоаким рассчитывал проводить долгие осенние вечера с книгой или с любовницей.

После продажи второго полотна Кройера денег у него было более чем достаточно. Он распределил их по разным счетам, чтобы не вызывать подозрений налогового управления. Выигрыш на бегах — так это называлось, бумаги все были в порядке, правда, за них пришлось отдать двадцать процентов искушённым в отмывании денег уголовникам. Самое главное — вновь появилась уверенность в своей финансовой состоятельности. Он даже решился поместить кое-что в биржевые фонды, и дела там шли сверх всяких ожиданий. Например, китайский фонд, куда он поместил сто пятьдесят тысяч, вырос за два месяца на тридцать семь процентов. Новоявленный фонд Пенсера, куда он на всякий случай перевёл деньги со счёта в Дании, шёл почти так же. Его жульнически заработанные деньги росли не менее жульнически, но это его мало беспокоило.