Алан Холлингхёрст - Линия красоты

— «Нет, это не „Жизнь героя“! — сказал некий критик, побывавший на первом концерте. — Скорее уж, это „Собачья жизнь“». Или кошачий концерт — возможно, добавите вы, прослушав интерпретацию Рудольфа Котнера и симфонического оркестра «Таллахасси».

Стояло субботнее утро, кухня на Кенсингтон-Парк-Гарденс была залита солнцем, и по радио, в передаче «Домашняя фонотека», обозреватель не без едкости сравнивал различные записи «Ein Heldenleben».

— Ха-ха, — кисло отозвался Джеральд. Он помахивал рукой в такт музыке, словно дирижируя — сперва ручкой, затем взял теннисную ракетку.

Джеральд любил выходные: неторопливый подъем, шутливые пререкания с Рэйчел, составление списка покупок, маленькие домашние дела, исполняемые не столько по необходимости, сколько развлечения ради. Сегодня все было еще лучше: по радио играл его любимый композитор. То, что одни и те же пассажи повторяются в передаче снова и снова, Джеральда не смущало: размахивая рукой и покачивая головой, он с восторгом отдавался реву духовых и грому ударных в соперничающих интерпретациях. Особенно нравилось ему, как герой разбивает своих врагов, и, когда побежденные противники принимались хныкать (флейты), бессильно шипеть (гобой) и жаловаться (английский рожок), Джеральд царственным движением дирижирующей руки отправлял их всех куда-то в сторону буфетной.

— А теперь перейдем к «Мирным деяниям героя», — предложил обозреватель, — Интересно отметить, что Штраус — как видно не страдавший излишней самокритичностью — заимствует здесь материал из собственных более ранних симфонических поэм и песен.

— Не нравится мне тон этого парня, — заметил Джеральд. — Ах… вот оно… Ник! Ну послушай, неужели ты не чувствуешь?

Ник сидел за столом. Кружка кофе стряхнула остатки сна, и сейчас он был готов к разговору о чем угодно. Грохочущая самоуверенность Штрауса сегодня особенно его раздражала: слишком уж она противоречила его собственной неуверенности и досаде, накопившейся за эти две недели, за которые мечта о будущем с Лео постепенно таяла в воздухе. Однако возражать Ник не стал — просто скорчил гримасу. В их с Джеральдом войне из-за Штрауса он вечно увлекался и порой начинал отстаивать такие головокружительные идеи, что потом, успокоившись, сам не сразу соображал, каким путем к ним пришел. Сама ситуация спора вытаскивала на поверхность дремлющие чувства и заставляла обоих спорщиков высказывать и заострять взгляды, которые иначе так и остались бы несформулированными. Ник бросался в бой с каким-то истерическим восторгом, словно очернить Штрауса было для него жизненной необходимостью; возможно, связано это было с тем, что некоторые пассажи Штрауса вызывали у него самого тайное и искреннее удовольствие. Взять хотя бы этот рев труб, заполняющий кухню: Ник знал, что этот трубный глас будет еще дня три неотвязно звучать у него в ушах. Он перевел взгляд на Джеральда — тот, слушая Штрауса, расправил плечи, выпятил грудь, сделался как будто выше ростом, и это зрелище помогло Нику, едва музыка стихла, презрительно заметить:

— Нет… нет, это не для меня.

— Вы слушали оркестр Берлинской филармонии под управлением Герберта фон Караяна.

— Кажется, это то, что у нас, — заметил Джеральд. — Ник, у нас ведь Караян?

Свой вопрос он обратил к нему, потому что именно Ник в летние месяцы перебрал шкаф с грампластинками и расставил их в алфавитном порядке.

— М-м… кажется, да.

— Однако возможно, не правда ли, — продолжал умник-обозреватель, — возможно задать себе вопрос: не получается ли так, что в этом богатстве звука, в этой всепобеждающей мощности ритма утрачивается капля самоиронии, без которой все это легко может превратиться в оргию вульгарности? А теперь послушаем этот же отрывок в исполнении оркестра «Концертгебау» под управлением Бернарда Хайтинка.

Джеральд уставился на приемник с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах и напряженно подыскивающего подходящий ответ. Снова загремели трубы.

— Нет, — проговорил Джеральд, — не могу сказать, что это мне нравится больше. — И, подумав: — Не понимаю, что вульгарного в величественности.

— Если вас беспокоит вульгарность, — заметил Ник, — лучше не слушайте Штрауса совсем.

Джеральд с улыбкой отмахнулся от него; кажется, он восстановил доброе расположение духа.

— Разве что раннюю Симфонию фа-мажор, — продолжал Ник. — Да и она…

— Я еду к Расселу, — объявила, появившись на пороге, Кэтрин.