Алан Холлингхёрст - Линия красоты

Клэр огляделась кругом в поисках евреев.

— Нат, а ведь ты тоже еврей, правда?

— Верно, дорогая, — отозвался Нат. — Точнее, полукровка.

— А на другую половину — чертов валлиец! — пробасил Родди и, устроившись поудобнее на коленях у Клэр, заключил: — Ох, как же я напился!

«Чертов валлиец», в любой другой компании совершенно неприемлемый, в Клубе мучеников был просто дружеской шуткой. Однажды Тоби взял Ника с собой на ужин в клуб, и тот был поражен тем, как запросто молодежь из высшего общества на глазах у бесстрастной прислуги поливает друг друга отборными словечками. Ник словно оказался в другом мире, ярком, грубом и беспощадном, — мире, к которому, как ни странно, принадлежал и Тоби.

— Да ты пьян, как свинья, Шептон, — ответил Тоби.

Он стянул носки, скатал их в шарик и запустил в своего толстяка-приятеля. Носки приземлились у лорда точно на ухе.

— Мать твою так, Федден! — протянул Шептон, но снимать это украшение не стал.

Ник уже довольно давно говорил о том, что море в романах Конрада символизирует одновременно бегство от себя и погружение в себя — и чем больше говорил, тем яснее сам понимал, как он прав. Картина получалась стройная и столь прекрасная, что ему хотелось смеяться от счастья. Стойким курильщиком Ник никогда не был: первая затяжка обычно не оказывала на него особого действия, но со второй он «плавал» часами. Рядом с ним на полу, прижимаясь к нему теплым бедром, сидел Нат Хэнмер, кивал и улыбался, глядя в глаза. Было в нем сегодня что-то очаровательно-гейское, и, когда наркотик мягко сжимал Нику виски, ему казалось, что это ласкают его большие, сильные руки Ната. Сэм Зиман тоже кивал, улыбался и поправил Ника один раз, когда тот ошибся в подробностях сюжета «Победы» — Ник и к Сэму чувствовал нежность, потому что он, хотя по образованию и экономист, все на свете читал, все знает, еще и на виолончели играет и не презирает тех, кто знает и умеет меньше его.

Ему хотелось лечь и закрыть глаза. Еще хотелось поцеловаться взасос с Натом Хэнмером: губы у него, правда, не такие полные и мягкие, как у Лео, но тоже красивые — интересно, почему раньше Ник этого не замечал? Тем временем Нат рассказывал, что и сам пробует писать роман, даже купил для этого компьютер — «чертовски сексуальная машина», заметил он, и марихуана помогла Нику понять, что тот имеет в виду.

— Хотел бы я почитать твой роман, — сказал он.

В другом конце комнаты Гарет перед компанией девиц вещал о битве в Ютландии, и чувствовалось, что он может говорить без перерыва еще лет сорок пять.

Вдруг — сердце его забилось быстрее — Ник поймал себя на том, что рассказывает, как скучает по своему другу. Сэм улыбался: сам он был абсолютно гетеросексуален, но к чужим причудам относился с прагматичным добродушием.

— Так ты… ты с парнем встречался, что ли? — не понял Нат, и Ник ответил:

— Ага…

А в следующий миг уже рассказывал все — и про объявление, и про встречу, и про секс в кустах, и про то, как на обратном пути навстречу им попался сосед, Джеффри. И о том, что они и дальше будут встречаться. Трава стала для него чем-то вроде сыворотки правды, хоть и не совсем правдивой; он хотел показать, что тоже с кем-то встречается, но боялся, что откровенный рассказ раскроет его неопытность и неумелость, и кое в чем подправлял истину.

— А я и не знал, — проговорил Тоби.

Он как раз проходил мимо, босиком, как был, и с бутылкой бренди.

Нику показалось, что он удивлен, может быть, даже расстроен тем, что друг ничего ему не рассказывал.

— Ах да, — сказал он, — извини… Он в самом деле очень привлекательный. Он чернокожий, зовут Лео.

— Мог бы сегодня прийти с ним, — заметил Тоби. — Почему ты ничего нам не рассказал?

— Да так как-то… — ответил Ник.

Он попытался представить себе Лео, в обтягивающих джинсах и сестриной блузке, на этой вечеринке — и не смог. Лорд Шептон последние десять минут похрапывал на коленях у подруги; но тут вдруг поднял голову, решительно и гневно обвел комнату мутным взором и вопросил:

— А можно узнать, почему?!

О чем это он, никто не понял.

— Неужели мало… о черт… черномазого тут нет? — И он комически завертел головой, проверяя, нет ли в спальне Чарли Мвегу, единственного чернокожего гостя на вечеринке. — Я хочу сказать… — продолжал он, — а, гребаная мать!

Шептона никто не принимал всерьез, и Ник просто поднял брови и вздохнул, однако ощутил, как сквозь туман наркотической эйфории пробивается что-то темное и мерзкое.