— Что хотел этот ненормальный?
— Ничего, дедушка, ничего, — пробормотал я, поднял с земли рюкзак и зашагал по обочине шоссе.
— Эй, хлопчик, ты куда? — крикнул мне вслед старик.
Рядом со старой шоколадной фабрикой сидели на остановке парень с девушкой и хлопали друг друга по протянутым ладоням — игра, правил которой я никогда не понимал.
— Эй! — окликнул меня парень, кончиками больших пальцев попадая в ладони девушки, — ты не знаешь, что там случилось с автобусами?
Я пожал плечами.
— Может быть, забастовка, — услышал я, как говорит он девушке, — тебе лучше остаться ночевать у меня, уже поздно.
Я поправил лямку рюкзака, врезавшуюся мне в плечо. Осиротевшие остановки тянулись вдоль всего главного шоссе. Было похоже, что все отчаялись и разошлись по домам. Их совсем не насторожило то, что автобусы не пришли. Я продолжал двигаться на юг.
На улице Линкольна я увидел первого мертвеца, завалившегося на искореженную спину. Черная тормозная жидкость заливала треснутое переднее стекло. Я стал на колени и рукавом рубашки вытер ему запачканный лоб. Это был 42-й. Ни разу мне не случалось с ним ездить. Скорее всего, он из Петах-Тиквы, что-то вроде того. Опустошенный автобус, распростертый на спине посреди улицы Линкольн, — я не мог объяснить самому себе, почему это так печально.
На центральной автостанции были уже сотни поверженных, ручьи горючего вытекали из рваных тел, пролившиеся на асфальт внутренности зияли беззвучны и черны. Десятки людей сидели там совершенно разбитые, надеясь услышать рычание мотора, и со слезами на глазах высматривали какое-нибудь вращающееся колесо. Один, в фуражке кондуктора, суетился между сидящими, стараясь приободрить их: "Это, конечно, только здесь, в Хайфе их еще много, они сейчас придут, все будет в порядке". Но всем, и ему в том числе, было ясно, что в живых не осталось ни одного.
Рассказывали, что продавец злачных восточных сладостей поджег свою велосипедную тележку и отправился домой; что магнитофоны на прилавках с кассетами вокруг сломались от боли; что даже солдаты с усталыми глазами, которые заждались на остановке, вернувшись домой вовсе не улыбались, и даже загрустили. Я нашел покинутую станционную лавку, улегся на ней и закрыл глаза. Дырки в проездном, который лежал у меня в кармане, так и остались просто дырками.
Проблема Ибриса [11] Ибрис /греч./ — горделивый и высокомерный вызов богам со стороны героев древнегреческой трагедии; надменность, высокомерие.
Когда Эдиону было пять лет, он увидел из окна отцовской кареты слепого странника. В его лице, с выколотыми глазами, было так много боли, что маленький Эдион расплакался. Этот слепец, как рассказывали ему, когда-то правил в Фивах и был сильным и мудрым. Но судьба оказалась сильнее и хитрее во много раз. На протяжении всей своей юности слышал Эдион множество рассказов о мудрых и отважных властителях, которым выпала, однако, жестокая и страшная судьба. И Эдиону казалось иногда, что каждый из выдающихся героев, о которых он был столь наслышан, на этот беспощадный конец был осужден. Эдион, будучи правителем не менее храбрым и хитрым, чем эти трагические герои, не мог отделаться от ощущения, что и его ожидает подобная участь. Чтобы перехитрить ужасный финал, перед которым он испытывал страх, Эдион силился понять, что в поведении этих гигантов приводило к такому трагическому концу. Он посвятил свою жизнь изучению реалий жизни и смерти этих трагедийных персонажей, и пытался найти отметившую их всех печать.
После многих лет напряженной работы, в течение которых он совсем забросил свою монархию, Эдиону удалось найти ответ. Общей чертой всех этих героев была одна и та же надменная гордыня, вызывавшая у них ощущение дозволенности восставать против богов, против судьбы. Не однажды чувствовал Эдион, что и в нем самом пульсирует такого рода горделивая самоуверенность. Но теперь, когда он уразумел, к каким катастрофическим последствиям это приводит, он постоянно стремился к смирению. Он называл эту гордыню "ибрис". И всякий раз, почувствовав, что она пытается вырваться и одержать над ним верх, он несколько раз произносил ее имя, вызывая из памяти образ Эдипа с выколотыми глазами, и Ибрис рассыпалась в прах.
Эдион прожил длинную, счастливую жизнь, без измен и страданий. И находясь на смертном одре, в окружении многочисленных любящих, осознал, наконец, что ему удалось осуществить то, что никому прежде не удавалось — победить самого себя. "Ибрис", — прошептал он и умер.
Читать дальше