Виталий Безруков: Есенин

— Все? Читайте! — приказал Матвеев.

— Слушаюсь! — Откашлявшись в кулак, Самсонов начал читать, с трудом разбирая почерк свидетелей: — Заявление милиционера Громова, пост № 231: «Ко мне на пост пришел служащий из кафе «Домино» и просил взять гражданина, который произвел драку. Когда пришел туда и вежливо попросил уйти из кафе, он стал сопротивляться, кричать: «Жиды предали Россию! Бей жидов!» Прошу привлечь гражданина Есенина к ответственности по статьям 176, 88, 157 и 219 и за погромный призыв. Громов».

Самсонов передал листок следователь.

— Все? — спросил тот.

— Нет! Вот еще несколько лиц дали краткие показания. Милиционер Дорошенко: «Есенин позволил себе нанести словесное оскорбление советской рабоче-крестьянской милиции, называл всех находящихся «сволочью» и другими скверными словами».

Милиционер Каптелин показал: «Гражданин Есенин говорил по адресу находящихся в кафе: «жулики», «паразиты» и т. д.». А милиционеры Ходов и Нейберг показали: «Гражданин Есенин кричал: «Хрен вам всем, а не стихи!» и позволял похабные жесты». Все! — закончил Самсонов, вытерев вспотевший лоб.

— Посетителями кафе «Домино» одни милиционеры, что ли, были? — с усмешкой спросил следователь, разглядывая показания свидетелей.

Есенин громко захохотал.

— Случайно… проходили случайно мимо, товарищ комиссар, — поняв свою оплошность, промямлил Самсонов.

Следователь встал, прошелся по кабинету, встал позади Есенина.

— Так что скажете, гражданин Ясюнин Сергей Александрович?

— Есенин я! Е-се-нин! Поэт Сергей Е-се-нин! Прошу не коверкать мою фамилию, — крикнул Есенин, вскочив со стула. — А это, — кивнул он на бумажки на столе, — все ложь! Все было не так! Никакого скандала я не делал! Пока ждал своего выступления… немного выпил. Когда начал читать стихи… публика вела себя хамски… свистели… оскорбляли… требовали еще стихов… А один вылез на эстраду и спросил меня, против ли я жидов или нет, на что я и выругался… Ну… послал его по-матушке… Назвал его провокатором и… толкнул тихонько в лицо кулаком, после чего он слетел с эстрады в публику. Был ли он милиционер… Откуда мне знать? А что потом было… и кто кого бил, я не помню. Шумно было. Тихо стало, только когда этот, — кивнул он на Самсонова, — этот стал стрелять… А у меня тоже были свидетели… сестра моя Екатерина Есенина и секретарь газеты «Беднота». Бениславская. Вы их спросите… Что ж, только милиция?

— Их показания не учитываются, они лица заинтересованные.

— А милиция — не заинтересованные? — возмутился Есенин.

Следователь выразительно посмотрел на Самсонова.

— Что ты на это скажешь, товарищ Самсонов? А?

Самсонов медленно подошел к Есенину и с размаху ударил его по лицу. Есенин упал навзничь, мгновение полежал и, вытирая кровь с губы, сплюнул на пол, а потом тяжело поднялся, сел на стул.

— Ничего, это я споткнулся… о камень… Это к завтрему все заживет.

— Заживет? — Следователь опять поглядел на Самсонова, и тот снова с размаху ударил Есенина.

От такого удара Есенин не сразу пришел в себя. Следователь налил воды в стакан, плеснул ему в лицо. Самсонов поднял и посадил Есенина на стул и остался стоять рядом, придерживая за плечо, чтобы тот не свалился.

— Известны ли вам причины вашего ареста?

Есенин отрицательно помотал головой.

— Вы обвиняетесь в контрреволюции! Да! Да! — заорал следователь Матвеев.

— Ни хера себе! — Есенин попытался улыбнуться разбитыми губами, но от боли закрыл рот рукой. — Да мои политические у-у-убеждения в отношении Советской власти… У-у-у! — простонал он. — Ой блядь! Лo-яль-ны! У меня даже имеется, — Есенин засунул руку карман, достал платок и прижал к кровоточащим губам, — имеется ряд произведений в… ре… в революционном духе!

— А кто может подтвердить эту вашу лояльность и благонадежность? Сестра?

— Народный комиссар Луначарский! Киров! Калинин! И… ряд других общественных деятелей, — с гордостью выкрикнул Есенин. На глазах его от обиды выступили слезы.

Чекисты переглянулись.

— Как вы смотрите на современную политику Советской власти? — спросил следователь, словно издеваясь над беззащитностью Есенина.

— Сочувственно… С пониманием, — и, оглянувшись на Самсонова, покосившись на его кулаки, добавил: — Каковы… бы… проявления этой власти… ни были…

— Похвально! — засмеялся Матвеев. — Похвально! Кто может взять вас на поруки? Кроме Кирова, конечно?

Есенин обхватил голову руками, бережно покачивая ее, словно больного ребенка, простонал: