Виталий Безруков - Есенин

— Поздравляю вас, — продолжал Матвеев, не замечая неприязни Есенина. — В ВЧК товарищу Ксенофонтову пришло ходатайство от наркома товарища Луначарского, а также поручительство товарища Блюмкина. — Матвеев вернулся за стол, взял листок, начал читать.

Но Есенин уже не слушал следователя, сердце его заколотилось так, словно готово было выпрыгнуть из груди.

«Свобода! Свобода! Спасибо, Яков! А хорошо, что у меня приятели евреи — они в фаворе. Луначарский молодец, вступился», — мелькали мысли в опьяненной от радости голове.

Есенину выдали его пиджак, подтяжки, документы. Наскоро приведя себя в порядок, он вышел из внутренней тюрьмы ВЧК. Не успели за ним захлопнуться ворота, как на шее визгом повисла его сестренка Катя.

— Сереженька, родной! Наконец-то! Я со страха чуть не померла! — стрекотала она, обнимая и целуя брата в щеки, лоб, губы.

Есенин ойкнул. Катя отстранилась и только теперь заметила его разбитые губы.

Мгновенно слезы сострадания брызнули из ее, как у брата, васильковых глаз.

— Как ты там, Сереженька? Тебя били?

— Не спрашивай! Потом расскажу… Как-нибудь. Здравствуй, Галя! — отстранив сестру, Есенин крепко пожал руку подошедшей Бениславской. — Спасибо, что вы пришли! Больше никого? А Мариенгоф?

Бениславская покачала головой.

— Тпру-y-y, — раздалось сзади.

К тротуару подкатил извозчик. Он, лихо натянув поводья, крикнул лошади:

— Стой, залетная!

В пролетке, стоя во весь рост, будто на эстраде, и размахивая рукой, словно читая стихи, Яков Блюмкин прочитал нараспев:

— Я, нижеподписавшийся Яков Блюмкин, член ЦК Иранской коммунистической партии, беру на поруки гр. Есенина.

Это сокращенное «гр.», а не «гражданин» всех развеселило. Девушки захохотали, даже Есенин улыбнулся разбитыми губами. Блюмкин повторил:

— Гражданина Есенина Сергея Александровича, обвиняемого в контрреволюции, беру на поруки, под личную ответственность. Я ручаюсь в том, что этот…

Девушки не дали ему закончить, зааплодировали, закричали:

— Браво, Блюмкин! Ура!

Яков, как плохой артист, церемонно раскланялся во все стороны:

— Спасибо, спасибо. Не надо оваций.

— Это лучшие твои стихи, Яков, — похвалил Есенин. — Над рифмой только надо поработать.

— У Мариенгофа тоже она черт-те что, — парировал Блюмкин. — Ну ладно. Все залезайте в коляску.

Когда девушки и растерянно-счастливый Есенин уселись в пролетке, Блюмкин скомандовал:

— Извозчик, трогай! Все ко мне в «Савой». Отметим твою свободу, Серега. Да здравствуют имажинисты?

Когда коляска покатила по улицам, Есенин, оглянувшись, неуверенно попросил:

— Яков! Слышь, Яков! Мне бы надо привести себя в порядок… Помыться, побриться. Рубаху вот… сменить. А? А то я только что из тюрьмы…

Все засмеялись.

— А правда. Давайте сначала заедем ко мне, Сергей переоденется, а вечером мы к вам, — поддержала его Бениславская. — Правда, Яков Григорьевич! Пусть Сергей придет в себя.

— А Катя как считает? — пошутил Блюмкин.

— Я как Сережа, — серьезно ответила Катя.

— Меньшинство подчиняется большевикам, — поднял, сдаваясь, руки вверх Блюмкин. — Убедили. Езжайте! А вечером жду в номере сто тридцать шесть гостиницы «Савой»… Все! Не прощаюсь. Катя, я красивых таких не видел, — процитировал он Есенина и, лихо спрыгнув на ходу, помахал вслед рукой: — Жду!

Молчание, которое наступило после ухода Блюмкина, первой нарушила Катя.

— Мы, Сережа, ночей не спали. Если бы не Галя… Она как ураган. Всех обегала, даже Калинину звонила. Представляешь, он заявил, что в курсе происшедшего, но ничем помочь не может, ВЧК поступила по закону… Ведь так он сказал? Да, Галя?

Бениславская с горечью в голосе ответила:

— Как пить за счет Есенина, так все тут как тут! А случилась беда, попрятались как крысы!

— Куда мы едем? — спросил Есенин, с жадностью оглядывая все вокруг — дома, людей, небо, — будто не неделя прошла в тюрьме, а целая вечность.

А небо взвилось над Москвой голубое, прозрачное, чистое, словно в упрек грязным земным деяниям людей, суетливо спешащих по тротуарам в поисках своей судьбы, а может, просто пропитания.

— Ко мне, — по-будничному просто ответила Галя и, наклонив голову, чтобы Есенин не увидел радостных глаз, спросила: — Сережа… Катя мне сказала, вы разошлись с женой. Это правда?

— Да, — грустно улыбнулся Есенин, почувствовав ее настроение. — Уже и документы о разводе получил. Так что я одинокий. Давно одинокий.

— И очень хорошо, — вырвалось у Бениславской, — то есть… будете жить у меня.