Дорис Лессинг - Великие мечты

Когда Франклину сообщили, что его хочет видеть Сильвия Леннокс, он запаниковал. Он предполагал, что Сильвия может «что-то такое предпринять», но не ожидал, что так скоро. Приказ о закрытии больницы он подписал неделю назад. Франклин попытался отложить пугающую его встречу: «Скажите ей, что я на совещании». Он сидел за столом, положив руки перед собой ладонями вниз, и жалобно смотрел на стену с портретом Вождя. Такие портреты украшали все кабинеты в Цимлии.

Когда Франклин вспоминал про тот дом на севере Лондона, куда приезжал на каникулы, то словно прикасался к благословенному месту, словно оказывался в тени дерева. Там он обрел свой дом, когда чувствовал себя бездомным, там он находил доброту, когда сильнее всего нуждался в ней. Что касается старой дамы, хозяйки, то Франклин почти не встречался с ней, лишь изредка видел, как она, похожая на благородного журавля, спускается или поднимается по лестнице. Надо же, кто бы мог подумать, что она окажется ужасной нацистской. Да и вообще в том доме он ни разу не слышал ничего о нацизме. И еще там была Сильвия с блестящими золотистыми волосами и личиком ангела. Ну, а Роуз Тримбл… при мысли о ней Франклин ухмыльнулся. Та еще мошенница, но не ему жаловаться, она ведь ему помогала. Только теперь вот написала ту грязную статейку… вроде бы она была таким же гостем в доме Ленноксов, как и он? Хотя прожила она там гораздо дольше, это верно, так что нельзя сбрасывать ее слова со счетов. Однако Франклин помнил только радушие, смех, вкусную еду и Фрэнсис, особенно Фрэнсис — его вторую мать. Потом он жил у Джонни, но там все было совсем иначе. У Джонни имелась небольшая квартира, ничего похожего на тот величественный дом, где Колин был к нему так добр, но там всегда было полно народу отовсюду — американцы, кубинцы, выходцы из других стран Южной Америки, из Африки… Она стала для Франклина настоящим университетом революции, та квартира Джонни. Там он познакомился с двумя своими соотечественниками, которые обучались в Москве методам партизанской войны. И партизанская война в Цимлии победила, и только благодаря той победе, благодаря тем людям сидит он сейчас за министерским столом. До сих пор на митингах и демонстрациях Франклин вглядывался в лица, хотел найти тех двух партизан, но так и не находил. Наверное, они погибли. А вообще происходит что-то странное. Он знал о том, что говорят про Советский Союз, он сам был не из числа тех невинных людей, что никогда не выезжали за пределы Цимлии. Слово «коммунист» стало чем-то вроде проклятья — в других странах, но не здесь, где любой человек, упомянувший марксизм, рассчитывал на одобрение предков (хотя уж они-то здесь совсем ни при чем, казалось бы!). Забавно: тот дом в Лондоне чем-то напоминал Франклину хижину его бабушки и дедушки в деревне (расположенной, кстати, недалеко от миссии Святого Луки). Больше нигде ему не было так легко и тепло, как в двух этих таких непохожих жилищах. И надо же, такая неприятная статья на его столе. С каждой минутой раздражение Франклина росло — он был недоволен Сильвией. Зачем она совершила все эти плохие поступки? Украла вещи из новой больницы, сделала операцию, которую не имела права делать, убила пациента. И чего она теперь от него хочет? Чего она вообще хочет? А ее больница — да ее вообще никогда не должно было быть, это противозаконно. Миссия решает открыть больницу, привозит врача, а тут — никаких разрешений, никаких согласований с министерством… Эти белые люди, они приезжают сюда и делают что хотят, они не изменились, они все такие же…

На обед он не пошел, попросил принести ему бутербродов в кабинет — не хотел столкнуться с Сильвией, вдруг она подкарауливает его где-нибудь. Потом ему передали записку от нее, нацарапанную на старом конверте: «Пожалуйста, Франклин, мне нужно поговорить с тобой». Кем она себя считает, в конце концов? Как она смеет так к нему обращаться? Франклин распорядился, чтобы ей сообщили, будто его вызвали по срочному делу.

Он подошел к окну и раздвинул полоски жалюзи. По улице шла Сильвия. Обвинения, которые он должен был бы, по сути, адресовать самой Жизни, полетели в спину Сильвии с такой страстностью, что она могла бы почувствовать их. Малышка Сильвия, милый ангелочек, такой свежий и яркий в его памяти, словно только вчера виденный, — но теперь это женщина средних лет, с тусклыми волосами, перевязанными на затылке черной лентой, она ничем не отличается от сморщенных белых мадам, на которых Франклин избегает смотреть, настолько они ему противны. Ему казалось, что Сильвия предала его. Он даже всплакнул немного, глядя сквозь жалюзи, как зеленая фигурка сливается с пешеходами на тротуаре.