Дорис Лессинг - Великие мечты

На деревьях ворковали голуби. В это время суток всех клонило в сон, и Сильвия с трудом удерживала глаза открытыми, но она не заснет, нет. Ребекка подавала всем воду в металлических мисках, украденных из брошенной больницы. Воды было немного: засуха ощущалась все сильнее. Женщины поднимались в четыре часа утра, чтобы успеть дойти до дальней реки, поскольку ближайшая совсем обмелела и превратилась в тухлую лужу, и принести на головах канистры с водой к завтраку. Стирать практически перестали и почти не мылись — воды едва хватало на питье и готовку. От учеников исходил тяжелый запах. Для Сильвии теперь этот запах ассоциировался с терпением, с долгим страданием и с потаенным гневом. Делая глоток из миски с водой, поднесенной Ребеккой, Сильвия чувствовала то, что должна была, но не чувствовала во время причастия. Лица учеников — от детских до старческих — были полны рвения и внимания. Образование, это же образование, по которому многие из них изголодались, они мечтали о нем чуть ли не всю жизнь, веря словам нового правительства. В половине третьего Сильвия вызывала наиболее сообразительного ребенка и просила его почитать остальным несколько глав из Энид Блайтон (очень любимой среди деревенских жителей), «Тарзана» (тоже очень популярного), из «Книги джунглей», которая была труднее, но тоже нравилась, или из «Скотного двора», и это задание воспринималось всеми как подарок: люди говорили, что эта книга про них. Или по рукам пускали атлас, раскрытый на только что пройденной странице, чтобы все наверняка усвоилось.

Деревню Сильвия навещала и помимо уроков, по утрам, после первого за день обхода пациентов, Она брала с собой Умника или Зебедея, одного из мальчиков, а второй оставался приглядывать за больницей. В одном из сараев — «палат» — лежали пациенты с медленно текущими болезнями, по поводу которых Сильвия и местный н'ганга обменивались взглядами, чтобы не говорить вслух того, что знали они оба. Лекарь из буша не хуже любого европейского врача понимал, помимо многого другого, как важно сохранять в больном надежду; и для Сильвии было очевидно, что большая часть его мути, заговоров и наставлений служили именно этой цели — поддерживать оптимистичный настрой. Но когда она и этот мудрый человек обменивались определенным взглядом, то это означало, что их пациент скоро будет лежать среди деревьев нового кладбища, где хоронили жертв СПИДа, то есть худобы. Расположено оно было далеко от деревни, и могилы копались там глубокие, так как все верили, что зло, убившее больных, могло выбраться наружу и наброситься на еще живых и здоровых.

Сильвия знала (со слов Умника, сама Ребекка об этом не говорила), что эта разумная, практичная женщина, на которую полагались и святой отец, и Сильвия, верила, будто трое ее детей умерли, а четвертый заболел из-за происков жены ее младшего брата — та всегда ненавидела Ребекку и, должно быть, наняла более сильного н'ганга, чтобы напустить на детей смертельную хворь. У коварной женщины не было своих детей, и она считала, будто это Ребекка заплатила за снадобья и проклятья, чтобы сделать ее бездетной.

Кое-кто говорил, якобы жена младшего брата Ребекки не могла понести оттого, что в ее хижине было больше похищенных из больницы вещей, чем в любой другой. Считалось, что самым опасным предметом среди украденного было зубоврачебное кресло. Оно долгое время стояло посреди деревни, и с ним играли детишки, но потом его откатили и выбросили в канаву, чтобы избавиться от его зловредного влияния. Так зубоврачебное кресло стало игрушкой для обезьян, и они забавлялись с ним безо всякого для себя вреда, и однажды Сильвия наблюдала, как в кресле сидел бабуин с листком в губах. Он оглядывался вокруг с задумчивым видом, как старик, досиживающий на крыльце последние свои деньки.

Эдна Пайн забралась в старый грузовик и отправилась в миссию, потому что ее опять преследовало то, что она называла своим черным псом. Она даже дала ему кличку. «Опять Плуто кусает меня за пятки», — говорила она и утверждала, что две их собаки, Шеба и Лусака, тоже чуют невидимое присутствие и рычат на него. Седрик не смеялся над этой маленькой фантазией, даже когда Эдна сама пыталась превратить все в шутку, зато говорил, что она уже ничем не лучше чернокожих с их суевериями. Еще пять лет назад у Эдны были подруги на соседних фермах, они ездили друг к другу в гости, но теперь уже не осталось никого. Кто-то фермерствовал в Перте (Австралия), в Девоне, кто-то успел перебраться в Южную Африку — в общем, уехали все. Эдна тосковала по женской компании, ощущала себе среди мужчин как в пустыне, а вокруг действительно были только мужчины: ее муж, работники в доме и в саду, правительственные инспекторы, землемеры и всевозможные важничающие чиновники, придумывающие все новые и новые правила для белых фермеров. Все они были мужчинами. Эдна надеялась, что застанет Сильвию не слишком занятой и они смогут хоть немного поболтать, хотя она не любила докторшу так, как та того заслуживала: Эдна понимала, что этой женщиной можно восхищаться, но все-таки считала ее немного чокнутой.