Джон Бэнвилл - Афина

— К-каких картин? — слишком поспешно переспросил я слегка дрогнувшим голосом.

Он усмехнулся и, не оборачиваясь, слегка покачал головой. Помолчал, дожидаясь, чтобы безмолвие затянулось потуже.

— Вы вот что мне ответьте, — сказал он затем. — Они вообще-то знакомы вам?

И тут только, повернув голову, испытующе посмотрел прямо на меня. Вернее, почти прямо, потому что нос у него был немного свёрнут набок (возможно, начало полицейской биографии — драка у дверей кабака, удар в нос невесть откуда, искры и кровь), и это, вместе со скошенными глазками, напомнило мне те палочки-фигурки с головами-месяцами, одновременно анфас и в профиль, которыми Пикассо на старости лет разрисовал стены своей виллы в Антибе или где там она у него была. Я чуть не засмеялся от страха.

— Знакомы? — срываясь на визг, переспросил я. — То есть в каком это смысле знакомы?

На лице у него появилось рассеянное, умудрённое выражение, как у очень древней черепахи. Он опять молчал, барабаня пальцами по баранке. Свет внутри автомобиля был влажный и туманный, будто на нас спустилось дождливое небо. По крыше барабанили капли.

— Говорят, — задумчиво промолвил он наконец, — что молния не может ударить дважды в одно и то же место. Может. И ударила. — Он усмехнулся. — Вы были, так сказать, первым ударом.

Я ждал, обескураженный. В тишине словно тихо тренькало что-то маленькое, металлическое. Он заговорщически ухмыльнулся мне, между зубами мелькнул сизый кончик языка.

— Ну да, вы ещё не слышали, понятное дело. Страховщики просили повременить с сообщением, — торжествуя на свой лад, вполголоса произнёс он. — Уайтуотер-Хаус опять ограбили.

Я отшатнулся, будто получил пощёчину. Дыши медленно, выдох-вдох. Я рукавом вытер запотевшее стекло со своей стороны. Мимо под дождём шли под ручку три смеющиеся девушки. Воздух над улицей вдруг напрягся, раздался один гулкий, чёрный удар большого соборного колокола. Я опустил глаза, ища сумрака и отдохновения. Носы Хэккетовых башмаков лоснились, как каштаны. Диагональ . Я тридцать лет не видел диагоналевых брюк. Со мной в школе учились такие, как Хэккет, — фермерские сыновья, твёрдо решившие пробиться в жизни, крутые, цепкие молчаливые парни, трогательно готовые искать и найти; совсем не в моём духе. Я относился к ним с презрительным безразличием, но в тайне они меня смущали своей упрямой, чёткой целеустремлённостью. Настоящие люди, я всегда тушуюсь перед настоящими людьми.

— На этот раз вывезли добрых полдюжины, если не больше, — продолжал Хэккет. — Прямо в рамах. Подогнали к торцу здания фургон и передали через окно. Знали, чего им нужно. — Он что-то прикинул в уме, покосился на меня и опять улыбнулся клоунской улыбкой. — Без помощи эксперта тут не обошлось. — Но я думал про трёх смеющихся граций под дождём. — Нам, понятное дело, известно, кто они, — он снова стал серьёзным, — они, можно сказать, оставили свои визитные карточки. Дело только за… уликами, — и, хмыкнув, добавил: — Да, вот ещё что вам будет интересно. Один из них шмякнул охранника молотком по голове, ещё бы немного, и убил бы.

По просёлку катит громоздкий старый автомобиль, вихляя из стороны в сторону и в конце концов оказываясь в канаве. Картина чёрно-белая, дёргающаяся и исцарапанная, как на древней киноплёнке. Мгновение ничего не происходит, затем автомобиль в канаве начинает сильно раскачиваться, и раздаётся вопль ужаса и боли. Милости прошу в мои кошмары. Я всегда где-то снаружи, а не в автомобиле. Правда ведь странно? Хэккет с интересом наблюдал за мной. И я вдруг почувствовал вспышку давнишней болезни, которая случается со мной в минуты крайности и напряжения, принося дурноту, потерю опоры, раздвоение; на миг я становлюсь кем-то другим, прохожим, который вчуже, мимоходом заглядывает через оконце в глубь меня, но ничего не узнает в заурядной, таинственной жизни своего двойника.

— У него есть жена? — спрашивает Хэккет. Я не понял. — У Мордена, — пояснил он сочувственно и умело стукнул меня согнутым пальцем по коленке.

Дождь с шипением прекратился.

— Не знаю, — ответил я. Это была правда.

И тут вдруг, неизвестно почему, я ощутил прилив восторга, робкого и печального, но восторга. Очень странно. Хэккет тоже просиял. Он в быстрой последовательности провёл пальцем за воротником рубашки, ухмыльнулся и подтянул на коленях брюки — три навязчивых движения подряд. Каким-то образом я попал в самую точку.

После этого мы расстались, как будто бы о чём-то между собой договорились и сейчас больше нечего обсуждать. «Пока, мистер М., — сказал Хэккет. — Удачи вам». Когда я вылезал из машины, он потянулся через сиденье и положил ладонь мне на рукав. «Мы ещё потолкуем как-нибудь, — заверил он меня. — Непременно потолкуем».