Дидье Ковеларт - Прошлой ночью в XV веке

Юрсен тоже остался — из-за меня; я думаю, что он еще в замке, но нам не дано видеться. Я не хочу идти с ним в его Свет, не позволю ему унести меня на Небеса без тебя. Но он ждет. Он не понимает тебя. Слишком уж много мучений принял он после того, как ты исчез. Не оскорбляй же его, не восстанавливай против себя! Он может отпустить тебе грех, если ты меня освободишь. Ведь он остался здесь не потому, что претерпел страдания из-за твоего отъезда, а потому, что хотел дождаться твоего возвращения, дабы увидеть меня счастливой.

В тот миг, когда ты вошел, я воспрянула духом в моем узилище; ты вернул мне силу бороться за нас обоих. Увези меня отсюда в твой Свет. Твое забвение сковывало меня, твой возврат — освобождает. Да будут прокляты мои родители, отдавшие меня в ту пятницу после Рождества 1428 года дьяволу во плоти, который, на свою погибель, попал в твои руки, возлюбленный мой! Я сгораю от страсти к тебе, я жажду твоих ласк, я без ума от тебя! Пусть твое молоко жизни вернет мне тело, облечет плотью и подарит ночь любви в прощальной ночи моей темницы.

В смятении, я откладываю листки. Разумеется, эта галиматья — всего лишь перепевы того, что я услышал вчера за обедом от свихнувшихся ясновидцев, обитателей замка, смесь преданий, экстраполяций и фантастических измышлений. Единственные новые элементы в этих записях — это точная дата некоего гражданского акта и нелепейшее имя Юрсен — скорее всего, плод моего воображения, разогретого вином «марго», — но и его легко будет оспорить, покопавшись в местных архивах.

В любом случае, эти слова, начертанные моей рукой, не вызвали во мне сегодня утром никакой ответной реакции, если не считать внутреннего ликования, да и оно убывало с каждой минутой, по мере того, как действительность вступала в свои права, изгоняя прочь эротические видения, приличные одним лишь распаленным подросткам.

Вот когда мне стало предельно ясно, до чего же я изголодался по женскому телу за последние три недели. Озабоченность Коринны проблемами Жюльена пагубно отразилась на ее либидо — по крайней мере, так она объяснила мне, и я ей поверил. Обделенный ее ласками, я ждал, я надеялся на лучшее, поддерживал ее, как мог, но самому мне было ох как нелегко. И нынешняя ночь, когда я впервые за тринадцать месяцев совместной жизни оказался один в двуспальной постели, выявила то, в чем я не хотел признаться даже самому себе: моя свобода стала жертвой связи, лишенной будущего; чужой домашний очаг, который я посчитал своим, изголодавшись по спокойной семейной жизни, дал трещину, и надежды на прочное счастье растаяли, как дым, в унылой, предсказуемой обыденности… В результате, этой ночью моя фрустрация нашла выход в виртуальном, потустороннем соитии, так что радоваться тут особенно нечему. Впрочем, я уже и не радовался. Последние остатки утренней эйфории бесследно испарились под душем, и я стал одеваться, не особенно спеша: мне вовсе не улыбалась перспектива встречи с моими подконтрольными, после их вчерашних бредовых фантазий.

Слава богу, хоть в этом отношении мои страхи не оправдались. Когда я вошел в столовую, неловко чувствуя себя в скукоженном от сырости костюме, оба семейства уже заканчивали завтракать, и за столом царила бодрая деловая атмосфера: между кофейником и тостером лежали раскрытые папки с документами и включенные калькуляторы, а на экранах ноутбуков светились метеосводки по стране. Хозяева Green War едва поздоровались, им сейчас было явно не до меня. Если я правильно понял, за ночь температура на Котантене [30] Котантенский полуостров находится в Нормандии, в департаменте Ла-Манш. подскочила на целых три градуса, и это стало для них настоящей катастрофой.

Две совершенно неразличимые девочки-близняшки с рыжими кудрями, миндалевидными глазами и щербатыми, частично беззубыми ротиками сидели за столом в наушниках на головах и перешептывались, хитро поглядывая на меня поверх своих тартинок.

— Племянницы Джо, — сообщил мне Луи де Гренан, с тяжким вздохом наливая им в чашки какао. — Родители уехали по делам в Непал и оставили их на моем попечении.

Я кивнул. Странно было видеть, что эти люди ведут себя вполне нормально, что они похожи на тех приемных родителей, к которым соцработники регулярно пристраивали меня на испытательный срок, и которые неизменно возвращали меня обратно в приют.

Старик Пикар встретился со мной глазами и подмигнул, — хотя это вполне могло быть и нервным тиком. Бородатый великан явно чувствовал себя вполне свободно в своем сельском «неглиже» и в отсутствие супруги; он с аппетитом поглощал хлопья со сметаной из огромной чашки, закусывал их ломтем бекона и одновременно делал пометки на полях какого-то научного труда.