Евгений Степанов: Застой. Перестройка. Отстой

…Наташа оказалась на редкость способной к языкам. Она закончила лингвистические полугодичные курсы и так выучила язык, что ее пригласили там же преподавать. Имея диплом кубиковского филфака, Наташа стал преподавать немецкий в Берлине. В основном среди ее учеников были русские немцы (они приезжали из Казахстана), вьетнамцы, турки.

Настюшка в Берлине освоились молниеносно. Заговорила через два месяца, проучившись на специальных курсах для переселенцев.

Стала готовиться к поступлению в театральную школу. С утра до ночи учила наизусть какие-то длиннющие тексты на немецком языке. У нее не все получалось. Она переживала и тяжело вздыхала:

— Нет, я никогда это не выучу, пойду лучше в уборщицы.

Потом самоиронично добавляла:

— Хотя меня и в уборщицы не возьмут — я убираться не умею.

Мы ее подбадривали и говорили, что все у нее получится.

И чудо свершилось — Настюшка поступила в одну из самых лучших театральных школ в Берлине. Конкурс был семьдесят человек на место. На вступительных экзаменах она читала отрывки из Гёте, Шиллера, танцевала современные танцы.

По-моему, поступив, Настя совершила подвиг.

После этого пришла пора совершить подвиг мне — найти деньги на ее обучение. Нашел, конечно. Квартиры в Москве «работали» безотказно. А деньги приходили переводом по каналам Western-Union — жильцы присылали ежемесячно.

Когда Настя приходила из школы, то постоянно нам рассказывала о своей учебе. Мы с Наташей слушали ее рассказы с удивлением.

Она рассказывала, как они играют там в жмурки, прятки, другие игры.

— Это то, что тебе нужно, — говорил я. — Только скажи честно, ты действительно учишься в театральной школе, а не в детском саду?!

Она, смеясь, отвечала:

— Честно. И мне очень здесь по душе. Наконец-то я нашла, что хотела.

Настюшке нравилось в Берлине буквально все. И люди, и еда, и кафе «Сабвей», и мощеные чистые улицы, и библиотеки, и спокойное немноголюдное метро… Ни о какой Москве она не вспоминала, только скучала по бабушкам и Леночке Сысаевой, которая теперь училась в столице в Геолого-разведочном институте. Они постоянно переписывались по электронной почте и присылали друг другу эсэмески.

На втором курсе у Настюшки появился парень — индус из ее группы, двадцатитрехлетний Кубера.

Мы с Наташей поначалу перепугались, а потом успокоились — все-таки дочке будет не одиноко. А то, что парень не белый, так это не беда, мы тоже не чистые арийцы.

Вообще, в настюшкиной группе собрались представители самых разных стран — Германии, России, Индии, Шри-Ланки, Турции и т. д. Одна девочка даже была из нашего родного Кубиковска.

…Наташа скучала по маме, по Кубиковску, Москве. Иногда даже впадала в депрессию, но все-таки держалась.

Мы постоянно с ней разговаривали на всевозможные темы, хотя, казалось, не существовало тем, которые мы не обсудили раньше — к 2008 году мы прожили в браке двадцать шесть лет.

Я понял к тому времени, что каждая семья — это цивилизация. Семья моих родителей — это своя неповторимая, единственная в своем роде цивилизация. И наша семья. С Наташей и Настей. И еще я понял, что балансирующие (на грани разрыва!) отношения, наверное, самые прочные. Особенно у людей определенного свойства. И даже не беда в том, что они — и так случается — порой находятся за тысячи километров друг от друга. Главное, что они всегда думают друг о друге. Они могут жить друг с другом во снах, в письмах, в телефонных звонках, в ревности, в попытках окончательно расстаться, в секундной близости, как угодно, но останутся вместе. Это точно. Такие люди — небесные муж и жена, они едины. Они — просто один человек.

С Наташей мы так срослись за годы, что, конечно, стали единое целое. К другим женщинам у меня интерес с возрастом пропадал, я даже не мог понять, как это раньше я мог увлекаться кем-то еще.

…Я потихоньку начинал писать стихи на немецком, Наташа исправляла ошибки. Стихи мои были примитивные, как, впрочем, и на русском. Так что особенно перестраиваться не требовалось.

Вот такие я писал стихи.

Однажды мы разговорились с Наташей, точно Буш и Путин, или точнее, Горбачев и Тэтчер, о проблемах человечества.

— Я поняла, — сказала Наташа, — что есть виды и подвиды людей. Все разные.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Мне кажется, что у каждого вида и подвида человечества — свое предназначение, свои функции. Словом, все, как в животном мире. Японский хин не может охранять отары овец от волков, а кавказская сторожевая навряд ли годится для игры с детьми. А ведь и хин, и кавказская сторожевая — собаки. Название одно, а суть и предназначения совершенно разные.