Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой

— Отлично. И еще. В самом начале нашего знакомства мы выяснили, как зовут друг друга. Вы попросили называть вас по имени-отчеству. Я — тоже. Я бы хотел, чтобы мы вернулись на исходные позиции.

Он согласился.

А написать решили про главбуха Наташу Совину и еще про двух сотрудниц из филиалов.

Лера сообщила, что Тамара загремела в «дурку». И что завтра они с Надеждой к ней пойдут. Я тоже решил пойти. Тамара встретила нас в холле больницы (это что-то вроде комнаты свиданий). Остальных больных мы не видели.

— А я тебя знаю, — вдруг сказала Тамара, изумив моих спутниц, ты — Евгений Викторович. Мы с тобой коллеги. Ты на самом деле родился не в шестьдесят четвертом году, а тысячу пятьсот лет назад. Тебе звали Иосиф, ты служил при дворе Махмуда восемнадцатого первым визирем, а я была твоей наложницей.

Мне стало не по себе. Девушки переглянулись.

— Это ты учил Махмуда летать. У тебя была своя технология. И еще ты говорил, что умеешь пересекать время и пространство.

— Это я говорил?

— Да, ты. Ты просто забыл. А в детстве, в родном дворе, ты еще все помнил. Ты помнишь детство?

— Да, помню, но не все.

— Возвращайся в детство и живи там. Здесь нет радости. Ты погряз в суете. Ты должен измениться.

— А мы, мы что должны делать? — спросила Лера.

— Плести красивые интриги — это ваш путь.

— А Евгений Викторович уйдет от нас? — спросила Надежда.

— Да, уйдет. Он потом переедет в другую страну. Но еще довольно долго у вас проработает. Стоп, — она закатила глаза, — я вижу его стремительный карьерный рост.

Мы переглянулись. Девушки посмотрели на меня, не скрывая ужаса и удивления.

Вошел санитар и сказал, что наше время истекло. Мы пообщались пять минут.

На работе днем разговорились с Леркой на нейтральные темы — неожиданные высказывания Тамары она почему-то обсуждать не стала.

— Ты знаешь, а все-таки жизнь прекрасна, — разоткровенничался я. — Выйдешь из нашего гадюшника — птички поют, девчонки молоденькие ходят в мини. Красота!

— Да бросьте вы, — сказала, как отрезала, Лерка. — Вам просто трахаться сейчас охота, вот вы и придумываете. Хотите, я вас на танцы возьму?

— Ну тебя, Лерка, — нахмурился я. — Вечно ты все опошлишь.

— Я ничего не опошляю. Я говорю правду. Вы небось и жене не изменяете?

— Не изменяю. А зачем?

— Как зачем?! Это же драйф — новая баба! Новые горизонты, новая пизда!

— Тьфу ты, опять ты за свое!

— Я считаю, что мужик рожден для того, чтобы делать открытия, путешествовать, завоевывать новых телок и главное — активно разбрасывать свою сперму! Повсюду! Везде, где только можно!

— Но ведь не все мужики одинаковые. Есть сильные, есть слабые. Я, например, понял, что есть вещи, которые мне уже не сделать никогда. Как бы я не старался! Как бы не хотел прыгнуть выше собственной головы. С этим надо смириться.

— Оппортунист вы, Евгений Викторович, на танцы мне вас все-таки надо вытащить, на танцы.

— Лера, ну какие танцы?! Мне сорок лет. Жизнь состоялась. Квартира есть. Дочка почти выросла. Скоро нужно будет о внуках думать.

— Или попробовать прожить еще одну жизнь! Мне кажется, у вас должно быть большое будущее. Если честно, я по-прежнему ставлю на вас.

— Это ты зря. Я же не родился в Питере, не служил в Ленсовете и КГБ. Я родился в Москве, потом жил в провинции и моими друзьями были не ловкие чиновники, а простые райцентровские ребята. А вокруг бегали куры и гуси, овцы и козы…

— Все начальники — из провинции. Не прибедняйтесь! Вон даже наш сионист Гальпер откуда-то из Сибири.

— Гальпер учился в Питере, там связями оброс. Говорят, он и с бандюками связан. А в Сибири он работал, он мне сам рассказывал.

— Еще бы не связан! Все начальники — отчасти бандюки. Принцип управления любого коллектива — криминальный. Правит пахан, его окружение, доверенные лица. Они не всегда самые умные, но всегда лояльные пахану.

— Мне кажется, точно такой же принцип управления в стране.

— Конечно. Страна — это тоже зона. Только очень большая.

Пока разглагольствовали с Леркой, вошел вечный Юра Пересветов. Лерка, бросив глазами гром и молнии на поэта, удалилась. Мы стали болтать с Юрой о пиаре в литературе. Он все возмущался, что хорошие поэты неизвестны, а плохие — у всех на слуху.

— По-моему, — сказал я, — к этому надо относиться спокойно. Важно не то, что говорят о тебе сейчас, а то, что будут говорить лет через пятьдесят. Пиар для поэта — это когда твои книги покупают спустя годы после твоей смерти. Очень хорошими «пиарщиками» были Гумилев, Есенин, Цветаева… Да, они заплатили за этот «пиар» слишком дорого. Но иначе в поэзии не бывает.