Наталья Чеха - Не царская дочь

Ее отец был эсэром, и она с детства привыкла к революционной терминологии, к свободолюбивым песням и стихам, звучавшим в доме. У друга отца, дяди Сережи Каблица (его близкий родственник Иосиф Иванович Каблиц происходил из лифляндских дворян и был одним из первых «ходоков в народ»), была гитара, и он очень хорошо пел. Все были молоды, веселы, искрометно шутили, великолепно декламировали, знали по несколько языков… Еще тогда Елена выбрала для себя путь, которому не изменяла всю жизнь.

Она с отличием закончила институт, несколько лет учительствовала. Но в двадцать четыре года — арест мужа, скитания с детьми по квартирам, полуголодное существование… Казалось, все это должно было привести ее к разочарованию в идеалах, переданных ей «по наследству». Но так не случилось. Она не упала духом, нашла квартиру, стала работать и дослужилась до хорошей должности — главного ревизора. К ней приступила недавно, но уже успела понять, какие опасности и соблазны таит в себе это место работы. Но только не для нее! О новой проверяющей пошли слухи, как о женщине совершенно неподкупной и бескомпромиссной. Она и была такой — всегда и во всем. Сколько себя помнит, жила по строжайшему распорядку дня, как ее научила мать, не нарушая его ни в выходные, ни в праздники. Вела дневник, интерес к которому ей так же был привит в семье Ядринцевых, где все вели дневники. В короткие свободные минуты рисовала карандашом, вышивала, делала для продажи изящные абажуры, хорошо готовила. Умела встретить гостей.

К ней любили приходить разные люди. Она была сильным, притягательным человеком, и весь вид ее свидетельствовал о внутренней цельности, которая не достигается простым усвоением внешних форм поведения, а дается «кровью», как результат глубокой душевной работы. О том, как, когда и где производится такая работа, не знал никто из окружающих — для них она была просто матерью, коллегой, соседкой или подругой. А внутри… Внутри была боль. С этой болью, как ей кажется, она родилась. На своих ранних детских фотографиях — она их помнит, хотя после ссылки родителей не осталось ни одной — Елена Евгеньевна выглядела испуганно-тревожной; этот взгляд она поймала недавно и у маленькой внучки. И еще — жест. Странный, взрослый: рука, поднятая к горлу. Словно в стремлении рвануть ворот, освободить грудь для глубокого вдоха…

Она невольно вздохнула. За окном послышались шаги. «Наверное, Соня», — подумалось ей.

Это действительно была Соня, соседская девочка, ее старая приятельница. Она училась на филологическом, и все бегала к Елене Евгеньевне — «воздуха глотнуть», как она говорила, а это значит — поговорить о русской литературе, о языке, почитать стихи. Утром она часто приходила пить чай.

Соня была яркой представительницей поколения шестидесятников, и в свои двадцать имела ослепительную внешность, острый ум, прекрасное образование, а главное — дерзновение, которого так не хватало порой детям войны. Такую бы жену ее сыну — и ничего, казалось бы, больше у жизни не просила. Но он уже три года, как женат. Не совсем удачно, на ее, материнский, строгий взгляд, но есть утешение — маленькая внучка. Она умна, развита, и внешность — фамильная, броская, яркая. Проглядывает и ее, добровская, порода. Одно плохо: сын приходит редко, с невесткой отношения более, чем прохладные, поэтому внучку удается увидеть редко — по пальцам одной руки можно пересчитать количество таких встреч…

— Входи, входи, Сонечка! — Елена Евгеньевна уже сбрасывала дверной крючок в холодных, полутемных сенях.

Сени эти очень нравились гостье. Здесь на полках, а то и просто на гвоздях, вбитых в стену, висели «косы» из репчатого лука, пучки душистых сухих трав, еще какая-то снедь, от которой делалось хорошо. Освещения не было, и Соня всегда обо что-то спотыкалась в полумраке.

Отсюда вела дверь в комнату — небольшую, очень просто обставленную, но совершенно необыкновенную. Здесь царила, что называется, «интеллигентская нищета»: круглый стол возле окна, вокруг — четыре стула. Белоснежная скатерть с острыми стрелками заглаженных складок. Глиняный кувшин с недавно срезанными ветками сирени — она росла на палисаднике у порога. По стенам — фотографии и полки с книгами.

Спустя минуты на столе появились стаканы в любимых Соней тяжелых мельхиоровых подстаканниках, стеклянные вазочки с разными сортами варенья, маленькие розетки, кусковой сахар и щипцы к нему. В плетеной хлебнице — горка сухарей из сдобной булки.