Владимир Микушевич: Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна

— Из-за сойки, — поправила её другая горничная. — Зойкой Гнутер свою птицу называл.

Оказывается, живя в санаторском, то есть почти уже в своём коттедже, Гюнтер прикормил большую сойку с голубыми перьями и называл её «Зойка», чем приводил в ярость Леди. Сойка прилетала к нему на балкон, залетала в комнату, а Леди махала на неё руками и кричала, что это плохая примета. И однажды она застрелила Зойку из своего маленького пистолета, который подарил ей Гнутер, учивший Леди стрелять из него.

— Точно застрелила? — спросил Аверьян.

— Я сама подобрала под балконом комочек пёрышек голубеньких в крови, — ответила старая горничная.

— Кто же это теперь тут летает? — спросил Анатолий почему-то тревожно.

— Да мало ли их тут летает! Ещё одна из леса залетела, — сказала горничная как-то неуверенно.

— Теперь пора поговорить с Леди, — напомнил Анатолию Аверьян.

— Так вы сказали: «Ольгина, пять»? — обратился к ней Аверьян, когда она вошла в сопровождении милиционера.

— Ничего я не говорила! Вам послышалось! — замахала она руками. — А я думала, телевидение уже приехало, — разочарованно протянула она.

— При чём здесь телевидение?

— Как же, Москва должна знать, что я предотвратила зло! Я убила, убила его… Иначе он взорвал бы дом… дома… Мы проехали бы мимо дома, он нажал бы на пульт, позади нас всё взорвалось бы, а мы бы доехали до аэропорта и улетели бы… Вот билет на самолёт. Я предотвратила зло, пусть люди знают! Вы не имеете права скрывать от них!

Леди выпаливала ответы на вопросы, которых ей не задавали. Видно было, что она заранее их подготовила.

— Скажите, в котором часу вы убили его, как вы говорите? — спросил Аверьян.

— Под утро… Перед тем как ехать в аэропорт. Он мне впервые всё рассказал, и я не могла, не могла…

— А милиция утверждает, что тело совсем уже остыло, как будто пролежало несколько часов к тому времени, когда вы вызвали их… Он что, так и лежал на постели, когда рассказывал вам про предстоящий взрыв? И вы подошли к нему с револьвером, и он подставил вам висок? Скажите лучше, где письмо, которое он написал перед тем, как застрелиться?

— Никакого письма не было! Я, я убила его… пюими руками… предотвратила зло!

— Он курил? — как ни в чём не бывало спросил Аверьян.

— Нет, не курил! Я своими руками его… я предотвратила зло…

— Тогда откуда же в пепельнице пепел? — Аверьян показал ей массивную стеклянную пепельницу. — Он уже был мёртв, когда вы вошли. Его предсмертное письмо лежало на столе. Вы сожгли его, предварительно прочитав. Все эти подробности с взрывом, с пультом из его письма, Разумеется, там был и адрес, и вы не могли не запомнить его: Ольгина, пять!

Большая голубая сойка снова плескалась в блюде на подоконнике. Леди схватила с постели револьвер, навела его на птицу и нажала на спуск. Выстрела не последовало. Аверьян успел разрядить револьвер незаметно даже для Анатолия.

— Дело придётся прекратить за отсутствием состава преступления, — сказал Аверьян Анатолию, когда Леди увели. — Нет никакого сомнения, это было самоубийство. А что она сожгла его письмо, мы никогда не докажем.

— Но зачем, зачем она берёт убийство… на себя? Неужели только для того, чтобы покрасоваться на экране?

— И это тоже. Она уверена, что любой суд оправдает её как героиню, предотвратившую взрыв. Между прочим, после взрыва она действительно должна была застрелить его — помнишь револьвер в борсетке? — пересесть в другую машину и ехать в аэропорт. Билет у неё был…

— Ничего не понимаю! Зачем ему было устраивать взрыв? Зачем ей клепать на себя?

— А ты пойми! Представь себе, как после взрыва подорожало бы оружие, которым он торговал! А то так называемая чеченская война, глядишь, и кончилась бы, если бы не такие взрывы… Он же мелкая сошка в этой войне. Ему заказали взрыв, а ей заказали его; у него душа отказала, а ей язык не отказал…

Оставшись на свободе, Леди везде, где только могла, кричала о том, что она предотвратила взрыв, что она своими руками убила преступника и что угрозыск замалчивает готовившееся преступление против спящей Москвы. Она намеревалась выступить как героиня на концерте группы «Жером», приуроченном к сорока дням после смерти Гюнтера.

— Пойдём на концерт, — сказал Анатолию Аверьян. — И не забудь наручники захватить.

— А ордер на арест?

— Ордер на арест уже выписан.

Концерт шёл под восторженный рёв зала, Рёв усилился, когда на сцену выехал в инвалидном кресле безногий певец Ерёма. Ему оторвало ноги миной на войне. Леди подобрала его, поющего в поезде. Ерёма запел: