Владимир Микушевич: Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна

— Сам удивляюсь, ныряет регулярно, примерно каждые пятнадцать минут, и всё на одном и том же месте, — с готовностью ответил Анатолий.

Аверьян уже распорядился доставить к заводи резиновую лодку, и не успело стемнеть, как из воды с глубины пять-шесть метров вытащили тело Волода. Поганка ловила рыбу, сплывавшуюся на это тело, и оно было почти нетронуто.

— Надо бы всё-таки Акву Дунину допросить, — неуверенно сказал Анатолий Зайцев и добавил не то всерьёз, не то в шутку, сознавая, что шутки сейчас неуместны: — Ундина рано или поздно мстит человеку, если тот изменил ей, даже если от него она приобрела бессмертную душу.

— Нет больше Аквы Дуниной, — ответил Аверьян. — Я крестил её ещё тогда. Теперь она сестра Акулина в особой обители, где спасают свои души такие, как она.

— Какие «такие»? — полюбопытствовал Анатолий, надеясь расколоть немногословного Аверьяна.

— Духи чают бессмертной души перед Страшным судом, — ответил Аверьян, — а душа даётся им только через любовь человека.

— И всё-таки она утопила его, как у них полагается, — настаивал Анатолий.

— Она спасла его, когда лодку опрокинула толчея, А теперь он сам утонул. Увидел в воде свою дочь и к ней потянулся. А спасти его было некому. Аква обрадовалась отцу. Откуда ей знать, что он тонет? Она лее некрещёная…

— Поганка?

— А ты видел, какие эти поганки красивые? «…И сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божих».

Неподалёку послышался всхлипывающий смех. Может быть, это поганка нырнула.

4.07.2003

После всех разрух и потрясений двадцатого века подпольная столица брюликов Мочаловка неожиданно поддержала свою легендарную репутацию. Когда драгоценные камни начали исчезать, оказалось, что до сих пор они возвращались в посёлок, даже если уходили иногда со старых дач, продаваемые нищающими домовладельцами. Кто покупал участок в Мочаловке, тот очень часто, даже как правило, скупал драгоценности. И об их пропаже отваживались иногда заявлять лишь новые владельцы. Старые помалкивали. Слишком памятно было изъятие валютных ценностей, происходившее при советской власти. Заявлять о предполагаемых похищениях позволяли себе, прежде всего, новые русские. Так, новый миллионер (или миллиардер?) Слава Бадминтон заявил в милицию о пропаже редчайшего пиропа, Боэциус де Боот в самом начале семнадцатого века упоминал его в своей книге «Historia gemmarum» («История драгоценных камней»). Слава купил его по фантастически дешёвой цене у больной раком учительницы, чья мать была в числе любимых домработниц у зубного врача Николая Филаретовича Параскевина. Умирающая учительница плохо представляла себе настоящую цену брюлика. Покупая камешек, Слава Бадминтон даже накинул сотню-другую долларов, так что старушка умерла, преисполненная благодарности, а её сын и наследник затаил злобу на покупателя, справедливо полагая, что брюлик стоил гораздо дороже.

Но Слава Бадминтон сам не верил, что пропавший камень стоил столько, сколько ему говорили. Слава заявил в милицию о пропаже больше для порядка. Но и документ его встревожил. Этот документ находили на видном месте все, у кого пропадали камни. Документ был написан от руки одним и тем же поддельно разборчивым почерком, похожим на детский: «Сим удостоверяется, что камень (далее следовало его наименование и характеристика) возвращён по месту принадлежности. За хранение благодарен.

ПреМног…»

В последней фразе просматривалась фигура: «Премного благодарен», но тогда почему в слове «премного» выглядела стёртой или вообще отсутствовала последняя буква «о», а между «Пре» и «Мног» намечался интервал, хотя не было уверенности и в том, что это интервал. Может быть, у расписывавшегося рука дрогнула. Что, если он не был уверен, вместе или отдельно пишется «премного»? Отсутствие «о» в конце слова можно было бы счесть случайной опиской (чернил ему не хватило, что ли?), но описка повторялась во всех документах, которых скопилось несколько десятков. И наконец, почему и «Пре», и «Мног» пишутся с большой буквы, как будто это собственное имя, а следовательно, подпись?

Ещё больше настораживала или устрашала печать на документе. Напуганные пострадавшие различали на документе серп, хотя отчётливо был виден только молот не совсем обычной формы, более похожий на отбойный молоток, но всё-таки это был молот почти такой же, как на гербе Советского Союза. Немудрено, что, увидев молот, видели серп, которого, может быть, и не было, как не было конечного «о» в подписи «…Мног…» Новоявленные владельцы дач и брюликов, глядя на такую печать, не могли не думать об экспроприации или о реституции, так что одни бросались в милицию, а другие, напротив, не смели заявить о пропаже. Перешёптывались о грозной, подпольной, коммунистической, быть может, организации, что не вязалось, правда, с дореволюционной подписью: «Благодарен премного…», если подпись была такова. За пропажей брюликов следовали другие весьма серьёзные неприятности. Обкраденным владельцем заинтересовывались налоговики, или он заболевал. Виктория Трахтина славилась как владелица преуспевающей турфирмы, но когда у неё при необъяснимых обстоятельствах был изъят карбункул, имевший свойство пламенеть углем в ночи, она вдруг опротивела молодому мужу, он втянул её в бракоразводный процесс, и Трахтина чуть ли не в конец разорилась. А у Эльвиры Тучкиной «открылась онкология», когда у неё пропал перстень с редким клюквенно-красным топазом. Некоторые из обкраденных вознамерились даже срочно продать свои дачи в Мочаловке, пусть себе в убыток, но дачи покупать никто не торопился.