Лесли Эпстайн - Сан-Ремо-Драйв

— Ты наехала на мокрое место, — сказал Барти. — Мы подадим в суд на город Беверли-Хиллз и сдерем с него семь шкур.

— Так вот что произошло, — произнесла она слегка сонно. — Ты умница, что догадался.

— Это удача для нас. Мы будем купаться в роскоши.

— Да, как в прежние дни, с милыми слугами, японцами-садовниками и клумбами анютиных глазок. Завтра вы с Ричардом можете отвезти меня на Сан-Ремо. Они забрали мой чемодан? Там купальный костюм. Я хочу поплавать. Знаете что, мальчики? Догадайтесь, что я вам сделаю на десерт. Правильно! Пирог с фруктами!

Она улыбнулась ослепительной улыбкой, заставившей меня вздрогнуть. То, что показалось мне смазанной помадой, больше походило на кровь.

— Что это? — спросил я. — У тебя на зубах?

— Ой, так надоело. Смотри, дали салфетку, чтобы промокать. — Она показала покрасневшую салфетку и приложила к губам. Внутренние повреждения, с тревогой подумал я. Она, должно быть, поняла выражение моего лица, потому что тихонько засмеялась. — Ричард, какой ты паникер. Мне вставляли трубку в горло. Понимаешь? Вентилятор. Поцарапали, только и всего. Ты думал, я дам тебе еще один повод не ехать во Францию?

Позади открылась дверь. Санитарка спросила:

— Кто из вас мистер Якоби? Сын?

Я сделал шаг вперед и тут же спохватился. Показал на брата.

— Мы оба.

— Вас хочет видеть доктор.

Барти сказал:

— Я знаю зачем. Хотят, чтобы им заплатили. Это капиталистическая система. Не можешь заплатить — от тебя откажутся. Выбросят на свалку. Иди, Ричард. Ты у нас с кредитными карточками.

Санитарка придерживала дверь.

— Думаю, доктор Винер захочет видеть вас обоих.

Мы прошли за ней в приемную, полную народа. Человек средних лет, моложе меня и Барти, ждал нас, облокотившись на барьер. Он был в толстых очках, с коротко остриженными, влажными волосами, словно только что из душа. Он представился — действительно, доктор Винер. Затем сказал:

— Мы сделали вашей матери эхокардиограмму.

Я окинул взглядом приемную. Большая табличка «Кардиология», оказывается, все это время смотрела мне в лицо.

— Эхокардиограмму? Это было необходимо? Почему она в кардиологии? Она ведь попала в аварию.

Доктор перевел взгляд с меня на Бартона, у которого один глаз все больше раскрывался от удивления, а другой, наоборот, закрывался.

— Джентльмены, вам никто не объяснил? У вашей матери был сердечный приступ. Случился он до аварии или после, я не могу сказать.

Как с Норманом , подумал я. Тоже авария. Та же неопределенность.

— Нет, нет, нет, — Барти заикался. — Это ошибка. Она наехала на мокрое место.

Я сказал:

— И я не понимаю. У нее не было ни малейших проблем с сердцем. Она бросила курить тридцать лет назад. Три раза в неделю проплывает полтора километра. Занимается этим столько, сколько я ее помню. Каждый божий день съедает за обедом банку тунца.

Барти:

— Да у многих бывают сердечные приступы. Сейчас она прекрасно себя чувствует, правда? Я всегда говорил, что она кремень-старушка. Ведь перевернулась вверх колесами, а на ней ни царапины.

— Факт тот, что это тяжелый случай.

— Я ее лучше знаю. Она настоящая калифорнийка. Солнцепоклонница. Этим людям сносу нет. Сто лет для них не возраст. Она воплощенное статус-кво.

— Барти, помолчи. Дай доктору закончить.

— Если хотите, я попрошу принести результаты. Но лучше нарисую вам на бумаге.

Винер достал шариковую ручку, щелкнул ею, потом наклонился к барьеру и моментально, одной непрерывной линией, чем я не мог не восхититься, нарисовал все четыре полости сердца.

— Неприятность здесь, — сказал он, — перечеркнув линию, разделяющую левый и правый желудочки. — Боюсь, что здесь образовалось отверстие в стенке. Кровь должна поступать сюда и перекачиваться сюда, в аорту, — частично это и происходит. Но слишком много ее только переливается туда и сюда через разрыв в перегородке. К сожалению, она застаивается.

— Вы можете зашить отверстие? — спросил я. — Сделать ей операцию?

— Конечно, мы можем принять героические меры. Но это причинит большие страдания и продлит ее жизнь на день или два.

При этих словах я почувствовал, что из меня самого уходит кровь. Я ощущал, как она пульсирует в ногах и ступнях.

— Вы говорите нам, что она умирает, — выдавил я.

— Мне очень жаль.

— Сколько ей осталось?

— Она отойдет до утра. В лучшем случае — еще несколько часов.

Мне показалось, что голос у доктора пресекся. Хороший человек , — мелькнула идиотская мысль. Он сжал мне локоть. Когда он протянул руку к Барти, тот отпрянул и разразился громким, раскатистым смехом.