Лесли Эпстайн - Сан-Ремо-Драйв

— Черт возьми! — Я наклонился к столу и смахнул листы рукописи. — Ты когда-нибудь станешь нормальным?

— Зачем ты это сделал? — закричал он. — Ты же знаешь, что у меня желудочный вирус. Поэтому я не такой, как ты.

— Мои дети пропали! Ты можешь понять?

— Дети? — Внезапно розовый желвак у него на лбу, семафор эмоций, перестал пульсировать. Он сделался белым, как водяной пузырь. — Не знаю, брат. Ой-ой. Ой-ой. Барти не знает. Они были здесь. Совсем недавно здесь были.

Тогда я вспомнил о садовой калитке. Она всегда на засове. А в этот раз была открыта.

— Барти, успокойся. Подумай. Они выходили из сада? Через калитку. Выходили? Ты их видел? В какую сторону они пошли?

Он сидел на стуле и раскачивался взад-вперед.

— Это Барти виноват. Ненормальный Барти. Он их потерял. Из-за него они утопли. В океане. Утопли, утопли. — Он раскачивался, повторяя это слово, как ребенок.

— Оставайся здесь, хорошо? Я их поищу. Никуда не уходи.

— Барти боится. Он боится Лотты. Что она скажет? Что она с ним сделает? Барти плохой! Он не знает запятых. Зачем только этот Барти родился?

Я затрусил к пляжу. Спидуэй пересекал уже бегом. К песку вел ржавый пандус. Я с грохотом сбежал по нему. Пляж был безлюден. Солнце, как раскаленная болванка, опускалась в чан Тихого океана. Чайка пролетела на юг, словно задергивая за собой занавес ночи. Она кричала. Вдали, как меловой вал, виднелась линия бурунов. Вокруг кучами лежали водоросли и скорлупа ракушек. На мокром песке ни единого следа, кроме моих. Я пробежал сотню метров на север, потом еще сотню. А что я ожидал увидеть? Как они перебрасываются мячом? Играют в салки? Борются, по своему обыкновению, на песке, предпочитая его коврам в доме? Я звал их:

— Майкл! Эдуард!

Сердце стучало. Я взмок — то ли от пота, то ли от сорванных ветром брызг. Возможно ли это? Вошли в океан? Там волнение. Пронизывающий холод. Что сказал Барти? Утопли? Внезапно это слово вселило в меня ужас. Найду обнявшиеся окоченелые тела?

— Майкл! Эдуард! Отзовитесь!

Я повернул обратно. Я спотыкался. Я оступался. Я упал. Господи, пожалуйста. Господи, пожалуйста, — твердил я. Внезапно на юге зажглись тысячи огней — пристань в Венисе, иллюминированная к Рождеству. Неужели туда пошли? К причалам? Они давно отказались от аттракционов — от «Гигантского ковша», от американских горок, от «Ноева ковчега», который качался, как корабль, а в окнах стояли жирафы. Теперь их занимала только рыбная ловля.

Потом на фоне мерцающих огней обозначился темный силуэт. Он был высокий, как жираф в «Ковчеге», и такой же тощий. Пристань с иллюминацией виднелась как бы сквозь его скелет. Но жираф этот был живой, он двигался. Вернее, на нем что-то двигалось. Послышался приглушенный возглас, смех, крик. Спотыкаясь, я двинулся вперед. Проморгался и увидел ясно: это была вышка спасателей, на зимние месяцы покинутая. Кто-то вскарабкался по ее укосинам и, качаясь, стоял наверху.

— Струхнул! Струхнул! — это был голос Майкла. — Прыгай! Прыгай давай.

Я стоял, и слезы душили меня, не давали произнести ни слова. На моих глазах темная фигура — это могла быть одна из обезьянок Ноя — оторвалась от помоста и кубарем прокатилась по земле.

Вторая обезьяна вскарабкалась на вышку и замерла на краю.

Раздался торжествующий смех. Эдуард крикнул:

— Ха! Ха! А теперь кто струхнул?

— Джеронимо! [110] Джеронимо (1829–1909) — вождь апачей. Возглавлял борьбу индейцев против захвата их земель. Его имя стало боевым кличем американских парашютистов перед прыжком. — Майкл прыгнул в темноту и приземлился на четвереньки.

Словно загипнотизированный, я смотрел, как на фоне огней возникает еще одна, гориллообразная, фигура. Мартышки заплясали вокруг нее.

— Твоя очередь! Твоя очередь! Ты обещал!

— Нет, мне страшно. Я старый. Я переломаю себе кости.

Так протестуя, большая черная фигура взобралась по перекладинам на вышку. Слышно было тяжелое дыхание с табачным присвистом.

Размахивая руками и болтая ногами, мой брат Барти бросился вперед и, вместо того, чтобы мягко приводниться, грохнулся на землю.

Я почувствовал ногами сотрясение почвы.

— Барти! — закричал я на бегу. — Ты цел?

— Папа! — крикнул Эдуард.

— Папа! Папа! — крикнул Майкл.

Они кинулись ко мне.

Бартон медленно поднялся.

— Привет, брат! Ты видишь? Барти их потерял. Барти их нашел. И все — сам.

Я упал на колени и обнял детей. Я ощупывал их в темноте; они целовали мне руки, целовали и целовали. Словно я был властелином.