Лесли Эпстайн - Сан-Ремо-Драйв

— Тебе нельзя ехать! — крикнул я. И чуть не добавил: «Разбили твою люстру». — Это опасно. Уже стемнело. Оставайся дома, ладно? Обсудим все завтра. Барти там с ума сходит.

— Нет, нет, если ты мне не пообещаешь. Обещай! Ведь я никогда ни о чем не просила. Ты будешь во всех журналах. Ты будешь обедать в Пале-Рояле. Я знала, что когда-нибудь ты будешь висеть рядом с Леонардо! Я знала это давным-давно. С Леонардо, в Лувре.

— Не в Лувре.

— Замолчи. Это то же самое.

— Поговорим позже. Я позвоню тебе из дому. Хорошо? Лотта, отпусти меня.

Ответа не было. Она повесила трубку.

Обратно на прибрежное Тихоокеанское шоссе. Через Санта-Монику и Оушн-Парк. Перед причалом в Венисе свернул на Спидуэй, оттуда сразу на Двадцать девятую авеню и оставил там машину. Барти жил в одном из старых домов, где с подоконников свисала неухоженная герань, а жалюзи либо покосились, либо в них не хватало планок. Я знал, что звонок испорчен, и зашел по проулку сзади. Там он и сидел, как правило, и садил свои «Кул», громоздя страницу на страницу рукописи. Это, как он часто объяснял, век шудры [108] Шудра в Древней Индии — низшее сословие, ниже жрецов, воинов и земледельцев. Шудрам закрыт путь к спасению. . Все мужчины и женщины нашего времени живут под покрывалом Майи. Но он на это не поддается. Другими словами, его рабочий день только начинался, тогда как все обитатели Лос-Анджелеса располагались перед телевизорами, чтобы получить свою вечернюю порцию опиума.

— Привет, Барти, — крикнул я из-за острого штакетника задней ограды. — Ты здесь?

Молчание. Через покосившуюся калитку я вошел в нечто, напоминающее ботанический сад. Стены обросли мхами, кочедыжником и гроздовником — прямо видение Старого Юга. Посередине, как у нас когда-то на Сан-Ремо, стояло перечное дерево, ощетинившееся твердыми красными ягодами. Барти устроил три прудика, с маленькими мостиками и маленькими лодочками. Я посмотрел на карпа, разевавшего рот. Гладиолус, ирис, живокость — всех цветов названия не вспомнить. Львиный зев, кажется. То ли аризема, то ли хризантема. Был, естественно, и железный Будда, улыбающийся и спокойный, руки на коленях ладонями вверх. Какого черта? Я тронул его нос, на счастье.

Брат сидел за круглым металлическим столом, лампа светила из-за его плеча. Дым сигареты облепил его, как некая разновидность мха.

— Вот ты где! Что с тобой? Ты меня не слышал?

Он не поднял глаз от рукописи. Губы его шевелились, сопровождая процесс письма.

— Бартон!

Он наконец поднял голову.

— Ты, брат? Сейчас не могу с тобой разговаривать. У меня рабочее время. Я — как раб на галере. Заключенный на хлебе и воде. Вот что требует от нас искусство.

— Я не помешаю тебе писать. Заберу ребят, и мы отбудем.

— Я не пишу. Переписываю. Надо править пунктуацию. Массы требуют знаков препинания. Вот почему Спилберг не стал читать. Из-за точек с запятой, брат! И запятых. Он — как все остальные. Дает им то, чего они хотят. Автомобильные погони, перестрелки, бойкие девицы. Чего еще ждать от капиталистической культуры? Свифт назвал этих людей «йэху». Они не понимают никакой тонкости. Только и знают, что смотреть телевизор. Насвистывают Бинга Кросби. Это век шудры. И на живопись твою никто не посмотрит. Норман был художник. Изысканный художник. Класса Любича [109] Эрнст Любич (1892–1947) — немецкий кинорежиссер, с 1922 г. — в США. . Он, наверное, в гробу переворачивается.

— Барти, мне сейчас не до этого. Только скажи, где мальчики. Спят наверху? Я их не слышу.

— Мальчики? Ты имеешь в виду Эдуарда и Майкла? Почем я знаю, где они? Они меня отвлекали. Я сказал им, что всегда сажусь работать на закате.

— Как это — ты не знаешь, где они? Они ведь были здесь? Ты позвонил и сказал, что Марша их оставила. Где они сейчас?

— Я не нянька, брат. Это не мой стиль. Я не обязан мириться с этим раздражением. Они у меня в печенках. Вверх по лестнице! Вниз по лестнице! Я сказал им, что мне необходим покой. А они бросались камнями в моего китайского карпа.

Я не стал его дослушивать и распахнул заднюю дверь.

— Эдуард! Майкл! Это я! Папа!

Внизу никого не было. Я бросился наверх. Не могут же они так крепко спать? Я влетел в спальню Бартона. Горела свеча, распространяя запах благовоний. На кровати никого не было. Я обошел остальные комнаты и все время звал ребят. Дом был пуст. Я вышел наружу.

— Барти, перестань писать, оторвись на минуту.

— Не говори мне, чтобы я перестал писать. Лучше дай мне пятьсот долларов. Для тебя это гроши. Я бы нанял студента из Калифорнийского университета. Из Пеппердайна. Он бы сделал за меня эту дурацкую работу.