Давид Гроссман - Будь мне ножом

«Не останавливайся! Там, где мы сейчас находимся, тебе нельзя меня щадить. Такой между нами уговор, Яир — этой ночью мы вместе пишем всё, всю правду (как ты любишь говорить — „чистейшую правду“). Пиши всё, что приходит в голову тебе и мне, ощути мой живот изнутри, поищи во мне мою „слепую точку“, которой ты однажды, сам того не заметив, дал имя — „там моё тело встречается с моей душой, шёпотом произнося внутренний пароль“. Узнай, как каждый месяц в неё стекаются надежды, и какие уколы горя и отчаяния из неё исходят, угнетая душу и тело».

«Вспомни, какой ты меня увидел в тот первый вечер и пойми, наконец, из-за чего я была так несчастна и подавлена в ту минуту, когда ты впервые на меня посмотрел, и какой свой собственный печальный „праздник“ я в тот день отмечала».

«…И какая это бездна…»

«Не выходи из комнаты, останься с нами. Мои слова исходят из твоих уст — это так странно. Твоё желание волнует меня и неописуемо смущает. Но ты помнишь, что это та единственная история, которую я хотела тебе рассказать, — история полного проникновения в другого человека; не для того, чтобы затеряться в нём, и не для того, чтобы отказаться от себя, напротив, обрести в себе другого…»

«Яир, всей душой и телом я чувствую сейчас, что ты этого желаешь, но боишься. Мы оба живём в тебе — ты и я, как всегда. Ты прикасаешься к моей боли, и я чувствую, что она тебе дорога, что ты не хочешь оставлять меня с ней наедине — а в следующую минуту ты уносишься так далеко, как только можешь… Только не выходи, если ты сейчас выйдешь, то уже не вернёшься. Сбежишь на край света и не захочешь вспоминать о том, что начинается сейчас между нами, когда душа медленно и мучительно раскрывается навстречу другому человеку. Не прекращай писать, сожми ручку изо всех оставшихся сил, ты дрожишь от напряжения, но пишешь, пускаешь во мне корни — только не бойся! И пусть не пугает тебя мысль, которая однажды — миллион лет или два дня назад — посетила тебя, когда ты хотел проснуться после аварии или операции с полной потерей памяти и начать вспоминать шаг за шагом нашу с тобой историю, рассказывать её себе с самого начала, не зная, кто ты сам в этой истории — мужчина или женщина.»

«Хорошо было бы, если бы ты мог вспомнить, каково это — быть женщиной, и каково — быть не мужчиной и не женщиной, а самим собой без всяких определений и названий, ещё до слов и половых различий. Может быть, так ты сможешь, как бы случайно, достичь моей давнишней возможности стать собой».

«А если сумеешь её достичь, то сможешь точно понять меня сегодняшнюю — ту, что стоит перед тобой, ссутулившись и сжавшись. Ты так восхищался заключённым во мне материнством, с первой минуты ты просто питался им, как молоком, и чем больше ты высасывал — тем больше его становилось, а чем больше его становилось, возрастала моя в нём потребность. Никогда я не умела, не пыталась, не осмеливалась рассказать себе самой эту историю в такой полноте.

Ты догадываешься, как я себя чувствую сейчас, когда ты узнал правду, узнал факты и реальность. Но ничего не поделаешь, Яир, я, вероятно не самый прагматичный человек, когда дело касается моей материнской сущности (или „не-сущности“…)»

Дарвин не приветствует меня из могилы.

Ты прав — очень непросто превращать ничто в нечто…

Но в тебе так сильно материнское начало! Оно не из тех качеств, которые меняются с годами. Это — твоя сущность, Мирьям, я всегда буду ощущать её, думая о тебе (до меня вдруг дошло — «…у Амоса есть сын от первого брака». Я не видел связи…). Я не перестаю думать о сцене в родильном зале, когда она почувствовала, как что-то в ней сломалось, и вы сразу пообещали ей — вы оба дали ей такоеобещание!

…И ты всю дорогу считаешь с ним до миллиона…

«А знаешь, возможно, когда-то и вправду был такой миг во времени и пространстве, в который ты мог бы стать мной — другой мной… Как ты думаешь? Ведь можно верить, что это возможно. Можно попросить такое у твоего „кремля“? Нет, не зажигай света, он здесь слишком тусклый!.. Пиши в темноте. Твой почерк в последние минуты сильно дрожит. Почерк-плакса. Помнишь, как я обижалась, что ты ни разу не спросил, в чём мой „атлант“? Не раз и не два просила я, чтобы ты его угадал, а ты не обращал внимания (как же ты умеешь игнорировать некоторые вопросы!). Кончилось тем, что я даже себя перестала об этом спрашивать. И вопрос пропал…

Но сейчас запиши ради меня:

Я всё чаще думаю, что мой „атлант“ — тоска.

А ты? Какой у тебя „атлант“?»