Давид Гроссман - Будь мне ножом

Тогда я сказал себе: если я способен рвать письма, полные твоих «деталей», — грош мне цена!

А когда я принял это решение, вдруг возникли из потёмок, из разных необычных тайников, которые несомненно вызвали бы у тебя насмешку и жалость, если не отвращение — всё новые и новые твои письма из ранних периодов. Я даже не представлял, что их так много — листов, которые я не смог разорвать!

Благодаря этому у меня здесь есть «избранный» материал для чтения. И немало. Довольно много, в сущности. Десятки, сотни листов. Я почти не взял с собой одежды, только полную сумку твоих писем, сложенных, смятых, истрёпанных. Многие из них слегка посинели в заднем кармане джинсов.

…Письма с большим количеством твоих «деталей»: начиная с кофе, которое вы пили вместе с той девушкой, помирившись после ссоры по поводу глажки, когда вы пришли к выводу, что не подходите друг другу, но расстаётесь по-хорошему. И кончая тем, как ты вернулась ко мне два часа спустя в закатанных брюках и красной косынке, замученная мытьём полов и окон, чтобы рассказать, что, когда Анну двадцать лет назад спрашивали, о чём она мечтает, она отвечала: «Что значит — о чём?! Хочу быть расстроенной домашней хозяйкой!» — «…вот я и воплощаю её мечту…»

Что-то я разнежился… Мусолю каждое твоё слово… Пора взвалить на плечи этот день!

На берегу за дельфинарием есть маленькая сточная канава. Я иду вдоль неё и вижу на поверхности мутной воды — будто белый шнурок плывёт по течению, и мне вдруг кажется, что я смотрю на ниточку спермы. Она медленно плывёт, видоизменяясь под действием течения и ветра. В какой-то момент показалось, что это — журавль в полёте, в следующий — вопросительный знак, потом — женский профиль, меч… Я прошёл с ним все изгибы до самого моря, и оно ни на миг не переставало изменяться.

Меня ограбили. Непонятно — как, ведь за всё время, что я здесь, ко мне никто не приближался. Всё забрали сволочи — документы, права, деньги, кредитные карточки (но твоё письмо, которое было со мной на утренней смене, не тронули — письмо, в котором ты рассказала про Йохая. Какое счастье!). Два часа я обзванивал все конторы, разрушая официальные «пласты» своего существования.

Только с Майей я не говорил с тех пор, как приехал. Играем в «кто-кого» — она же тоже может позвонить, не так ли?

Беда в том, что из-за оплаты гостиницы вперёд у меня осталось…

…семьдесят один шекель и сорок агорот (ты бы выслала мне деньги, если бы я попросил?). Не понимаю, почему эта ситуация меня так смешит. Иногда бывает как в кино — кто-то делает ошибочный шаг, поворачивает в одну сторону, а не в другую, открывает дверь не тому человеку, — и вмиг оказывается втянутым в кошмар.

Я сейчас играю в этого героя — бедного и одинокого.

(Должна же найтись красавица, которая поможет ему в конце концов!).

Ты не представляешь, как много напоминает о тебе в этом мире.

В два часа дня из репродукторов прибрежных ресторанов звучит радио-шоу «Прекрасные мгновения» (сегодня было «Ио соно иль венто» в исполнении Аурелио Пьерро, и я тут же увидел, как твой отец увлечённо подпевает ему в своём такси к удивлению пассажиров). Или твоя тайная родинка, насмешливо перепрыгивающая на плечо к девочке, в вырез солдатки, на щеку старухи.

Или просто — лотерейный киоск. Я, при своих небольших деньгах, подхожу и покупаю билет. Там сидит женщина с каменно-непроницаемым лицом. Я смотрю ей прямо в глаза и «читаю» в них: «Ты ошибаешься, ты — неудачник. Тебе может случайно повезти, ведь „фортуна“ — это всего лишь оборотная сторона того же „кремля“, но я ни за что не согласилась бы разделить с тобой твоё „счастье“!»

Ни один мускул не дрогнул в лице женщины. Совершенно пустым голосом она спрашивает, не хочу ли я ещё один билет? Я вынимаю ещё несколько шекелей и покупаю право свободно произнести вслух: «Меня считают совершенной неудачницей, взгляни на мою жизнь и скажи сам, взгляни на меня глазами моей матери, и ты сразу всё поймёшь. И всё-таки я чувствую, что мне повезёт, и готова поделиться с тобой своей удачей…»

(Выиграл какую-то мелочь…)

Иногда в считанные мгновения я прохожу с тобой по твоим «остановкам», будто кто-то нарочно показывает мне тебя, выделяя из окружения, как в детской игре, в которой нужно соединить точки, чтобы получилась фигура: в витрине цветочного магазина склонил голову высокий подсолнух, расточая свет другим цветам, немного ханжа… А в следующее мгновение (как ты говоришь — и реальность бывает иногда плотной, как сон) — на проспекте Бен-Иегуды почти лысая женщина, согнувшись, везёт перед собой старика в инвалидной коляске. Он непрерывно бормочет, кривя лицо, будто бранит её про себя. Она с жалостью смотрит на него, кусая губы, то и дело останавливается и терпеливо гладит его по голове. Три года сидела рядом с тобой вторая Мирьям с мёртвыми ногами, на громоздких костылях, и с четвёртого по шестой класс издевалась над тобой, а ты никому не рассказывала и прятала синяки, которые она на тебе оставляла.