Давид Гроссман - Будь мне ножом

Куда подевались мы?..

Я пишу и думаю — если бы я мог отправить ей это письмо …

Сидя в кухне с Идо на коленях, она спросила, куда я собрался. Я ответил, что, как обычно, в свою гостиницу в Тель-Авиве — я не останусь в Иерусалиме, пока он не перестанет распространять заразу. Она тяжело вздохнула и спросила, когда я собираюсь вернуться домой, и я сказал, что, как всегда, — пусть хотя бы опухоль за ухом спадёт, то есть через четыре-пять дней, неделю — как обычно.

Мой ежегодный «отпуск» уже как-то узаконился между нами. Мне не задают лишних вопросов. Только взгляд её слегка померк…

Так или иначе, она помогла мне сложить вещи, напомнила, что нужно взять, и у двери мы уже были нежными и размягчёнными. Лаская меня, она спросила, не будет ли мне трудно одному, и действительно ли мне нужно убегать так далеко. Ведь, если я не заразился за все эти годы то, может быть, обладаю естественным иммунитетом (что вполне возможно), а я сказал, что мне будет очень трудно одному, вложив много чувства в это «очень», я сказал его от всей души, — вот такое я дерьмо — и мы опять обнялись, почувствовав, наконец, настоящую горечь и даже немного страха: а вдруг — осложнения? Я всю жизнь так боюсь этих осложнений, что сумел заразить своим страхом и Майю, при всём её иммунологическом образовании и при том, что она знает, что осложнения главным образом — у меня в голове, но с другой стороны, в этом году Идо впервые заболел этим по-настоящему — так не говорит ли это о чём-то?

Я сказал, ну, не переживай ты так, я же не навсегда уезжаю (каждое наше расставание, даже самое повседневное, кажется нам окончательным) и напомнил, что через несколько дней вернусь (и в каждой нашей встрече присутствует смущение первого свидания). В какой-то момент я чуть не остался, но нет, ушёл, решительно ушёл, чувствуя в душе, что вернусь не таким, как был, что что-то должно произойти, и Майя тоже это почувствовала. Майя сразу чувствует, когда во мне раздувается этот «мужской парус» (если бы она хоть раз сказала, что она меня знает, что не нужно даже говорить об этом, только, давай, начнём всё сначала, с чистого листа, и дадим наконец друг другу всё то, что мы можем дать теперь, когда мы выросли)…

Я вижу, что мог бы так писать и писать всю неделю. А что, неплохая идея…

За минуту до отъезда: я распорядился, и мне все-таки будут пересылать письма из почтового ящика в гостиницу моего изгнания (только не пиши на конверте своё имя), та что, будь добра, не забывай изгнанника!

(Четыре часа дня. Уже на набережной!)

И всё же…

Даже не заходя в гостиницу, я спустился к набережной, плюхнулся на белый стул, зажмурился от солнца и стал размышлять, чем может заняться человек в моём положении в такую вот «последнюю неделю»? С кем он простится с тяжёлым вздохом утраты, а кого встретит хриплым рёвом возбуждения? Не вскочить ли ему в самолёт и не полететь ли во Франкфурт, да, в этот мерзкий Франкфурт, назло всем! Кто узнает, что он пропал? Волшебная неделя, тайная ниша во времени. Там в аэропорту есть огромная гостиница для пассажиров, которые хотят отдохнуть одну ночь во время длинных перелётов. Там человек в моём положении может прожить целую неделю инкогнито в качестве сексуального изгнанника: каждый вечер спускаться в шумный бар и развлекать одну из пассажирок по заранее установленному плану: в первый день — даму, которая назавтра должна улететь в Америку. Во второй — допустим, стройную лекторшу Мельбурнского университета. Третий день он отпразднует с израильтянкой, которая завтра вернётся на родину. Потом — с точёной негритянкой из Берега Слоновой Кости. И так вечер за вечером, а если можно — то и по утрам. Нельзя же пренебречь, например, Индийским полуостровом, Латинской Америкой (и Атлантидой) — твой слуга будет бродить по округлостям мягкого глобуса, пока не распространит своё семя по всем континентам и расам и сможет упокоиться с миром.

Я погружён в раздумья, а из волн уже поднимается толпа бесстыдниц и стучится в мои сомкнутые веки: открой нам, открой! А я смеюсь: ну что за спешка? Я только что приехал! Сегодня раздача Яира ещё не началась…

Послушай, мне трудно усидеть на месте даже четверть часа. Это будет нелёгкая неделя! Что скажешь? Может быть, вместо того, чтобы идти наконец в гостиницу — мне совсем не хочется быть запертым в четырёх стенах — опущу-ка я этого малыша в почтовый ящик, на котором кто-то крупно намалевал: «Сиван, напиши мне!» — и если ты пообещаешь присоединиться ко мне, но не мешать, я рвану отсюда прямо в сторону…