Иван Зорин - Повестка без адреса

«Ишь, раскукарекался! — встретило его дома пятно на стене. — Гадина всегда будет жрать другую — в карете или мерседесе… А за тридцать сребреников всегда продадут!»

Вадим запустил в стену бутылкой.

На другой день после ареста к Тимофею явился молодой человек с усиками. Не спрашивая, сел за стол, пригубил вишнёвой наливки, которую сам и принёс, громко причмокнул и без обиняков предложил сотрудничать. «Мы творим историю, — ткнул он себя в грудь, — а вы, — палец метнулся в Тимофея, — будете… э-э… её шлифовать…» Выгадывая с ответом, Тимофей осторожно налил в рюмку, подняв, посмотрел наливку на просвет и опять поставил. «От этого сопляка зависит моя жизнь, — застучало в висках, — вот и вся история…»

Бутылка всё чаще зависала над столом, пришедший потихоньку набирался. «Мараться никому не охота, — скалился он. — Но кому-то надо разгребать конюшню. Болтуны и чистоплюи довели страну — кругом тиф, вши! А сами — за кордон…»

Он громко отхаркался, набрав в рот слюны, хотел было сплюнуть, потом передумал, проглотил, но по привычке всё-таки размазал по ковру ботинком несостоявшийся плевок.

«Ну, ничего, Россия и не такое переживала — переживём!»

«Да разве можно пережить апокалипсис?» — думал Тимофей, прикрыв глаза.

Он крутил в руке рюмку и, боясь пошевелиться, наблюдал из-под ресниц, как гость расхаживает по комнате. «Завтра явитесь в Наркомпрос», — бросил тот на пороге.

Вечером Тимофей складывал чемодан.

В школе Вадим держался особняком. А заводилой был толстый, веснушчатый Бабахин, которого учителя упорно называли Разбабахиным и про которого говорили, что далеко пойдёт. «Эх, Бабахин-Разбабахин, — ставил ему “двойки” Кузьма Аполлинарьевич, — видать, у тебя в жизни будут свои экзамены, и они потребуют особых уроков». Бабахин садился красный, но с него — как с гуся вода. На перемене он неряшливо списывал у Вадима домашние задания, швырял в ранец засаленную тетрадь и снова заливался смехом. Слывя душой компании, о себе он рассказывал, однако, подкупающе равнодушно, словно в третьем лице. Его окружали плотным кольцом, и его ровный, грубоватый басок доносился, будто из лесной чащи.

На Кубани Тимофея едва не заставили сочинять безбожные частушки. «Я — православный, не могу…» — растерянно моргал он. «Жить захочешь — сможешь!» — отрезал сотрудник агитпункта, насвистывая песню про яблочко. И, достав из-за голенища нож, стал чистить ногти.

До Крыма Тимофей добрался в одних штанах.

А жизнь всё не могла вырваться из мутного круговорота: она упорно не отделялась от чужих жизней, не входила в свою колею.

«Берегитесь Девы — безответная любовь хуже СПИДа», — раздавал Вадим нелепые предсказания. Однако стал хватать себя за ухо, когда они начали сбываться.

Хотя и задним числом.

Её звали Полина Замниборщ. И на выпускном вечере он предложил ей сменить фамилию. «Ты, Вадик, наивный и совсем не умеешь кусаться», — расплетая косу, серьёзно заметила она. Но обещала подумать. Вадим ждал год. Караулил свой час, как охотник, и, наконец, дождался. Полина стала Бабахиной.

С тех пор Вадим избегал женщин.

За столом в кают-компании опрокидывали рюмки и, страдая морской болезнью, быстро хмелели.

— Выпустили из бутылки хама — обратно не затолкать, — ворчал отставной штабс-капитан. — А по мне — секли мало! Нужно было, чуть что — в морду, в морду… Чтобы неповадно было, чтобы голопузые знали место!

Вокруг одобрительно молчали. А Тимофей вспоминал окраинное село, козлобородого дьячка, тощую лошадёнку, на которой отец отвёз его в город, вспоминал, как бегал по росе, сверкая в тумане босыми пятками, и думал, отчего всё в мире устроено не так.

— Товарищи метят из грязи в князи, — разошёлся штабс-капитан, обгладывая куриное крыло. — Врёшь, не перескочишь: за нами — поколения, дворянский мундир по нитке шьётся…

Вокруг согласно закивали.

— Голубая кровь — не водица, — вставил безусый прапорщик, щелчком сбивая пылинку с белоснежного кителя.

— А за мной — одни мужики, — тихо заметил Тимофей, ковыряя постную рыбу.

Все разом уткнулись в тарелки.

— Ну, вы, учёные, народ особенный, — смущённо забормотал штабс-капитан, — у вас талант… От Бога… А голопузые-то куда лезут?

И уже через минуту снова размахивал кулаками, ругал жидов и грозил, что ещё вернётся.

Ему охотно поддакивали, но в возвращение никто не верил.

Месяц съедал месяц, на экране телевизора менялись говорящие головы, а в редакции шли привычные разговоры.