Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Он сказал «поехали» и, обкакавшись, потерял сознание, а когда очнулся, увидел снующие у него перед носом в невесомости какашки…

С обратной стороны оказались Криденсы. Самойлов рассчитывал, что Савчук еще больше оживится и начнет отстукивать ногою в такт — он же ударник. Самойлову уже были известны кое-какие термины: педаль, бочка, том-том, альтушка, раструб, хайхэт, щетки… Однако конечности Савчука не шевелились, словно замороженные. Лишь оба раскрытых глаза бурлили страданием смертельно больного человека, которому уже известен его диагноз.

Самойлову мучительно хотелось понять, от каких ужасов ищет забвения Савчук под песни своей невинности типа «Желтой реки» и «Леди Саманты»? По какой причине в лабиринтах нехитрых мелодий тщетно метался этот парализованный страхом бедняга, пытаясь отбежать как можно дальше от засасывающей воронки взрослых обязанностей — долговой ямы советского гражданина. Совсем как тот советский ученый Клименко в «Продавце воздуха». Почему-то вместо этих вопросов, могущих, чем чорт не шутит, спровоцировать неожиданно исчерпывающий ответ, Самойлов тактично поинтересовался:

— А вот «Кристи» и «Криденс» — одни штатники, другие — англичане, правильно?

Покраснел и запнулся.

Савчук уловил мысль малолетнего гостя и без тени высокомерия поддержал, трезвея:

— Да… Между нами… ними много общего… Не шугайся, старый. Будь наглее.

Сказав эти слова, он, казалось, встал и бесшумно вышел из комнаты, но, на самом деле, он снова погрузился в оцепенение, и связь с ним прервалась.

Самойлов не сводил глаз с потемневших от щетины, словно заштрихованных простым карандашом скул и щек дремлющего в нейтральных водах безвременья Савчука, ощупывая взглядом шерстяные узлы его болотистого свитера. Дрожащие верхушки неподвижных камышей волновал ими одними ощущаемый ветер. Под самым берегом в пузырящейся ряске усердно подражали Джими Хендриксу невидимые лягушки.

Самойлов одновременно и противился этому наваждению, и приветствовал наплыв образов и мыслей, поскольку исступленно жаждал разобраться, что же на самом деле происходит с его так называемой «психикой».

Чуть меньше года назад…

«По одному, по одному… Им же жь кричит офицер: По одному! Давайте по одному! Та куда там! По одному… Все ж через спешку, скорей-скорей. Живешь — колотишься, жуешь — торопишься. Умора. Ще ей негра подкинуло так, шо вiн аж на памятник уселся!»

В столовой скрипнул допотопный стул. Соседка пересказывала бабушке конец фильма «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир». Она смолкла, и вместо нее размеренно-правильно заговорил телевизионный диктор.

Самойлов управился со вторым колесиком подгоревшей «любительской», наколов на вилку остаток жареной картошки. Он с хрустом откусил горбушку белого хлеба из привокзальной булочной, соображая, стоит ли отрезать и съесть вторую горбушку тоже. Обычно так поступать ему не дозволяли.

Самойлов умышленно растягивал свою субботнюю трапезу. Делал он это потому, что целых полтора часа отдаляли его от события, которым он бредил всю неделю. В 8:30 вечера по «Голосу» должна была начаться передача «Музыка для танцев».

Допустим, Самойлов слушает ее с весны 71-го, до перехода в четвертый класс, и много чего успел за пару лет узнать, во многом разбирается получше великовозрастных недорослей, коптящих небо сигаретами (курить Самойлов пока не рвался), но сегодня все будет совсем по-другому.

У Самойлова появился собственный « маг» . И с помощью «мага» ему удастся (в этом не было сомнений) полностью записать этот выпуск «Музыки для танцев», чтобы завтра, воскресным днем, на досуге спокойно и по настроению изучить прозвучавший материал.

К магнитофону прилагалась одна катушка ленты Тип-6. Просить денег на вторую сразу после покупки было бесполезно. А собственных сбережений Самойлов лишился, оплатив четверить стоимости «радиолы», как выражались те, кто внес остальную сумму. Не дадут — сожрут. Или, говоря языком более раскрепощенного Саши Данченко, «заебут упреками».

Между тем в одной из кладовок хранился целый блин старой ленты. Откуда она попала в квартиру Самойловых, ему никто не мог ответить, но ее не стали выбрасывать даже после того чудовищного ремонта в канун ленинского юбилея.

Краем пионерского уха Самойлов слышал, что там записаны какие-то «хорошие танго», «любимые мелодии Европы», глубоко ему антипатичной, поскольку все лучшее возникает и развивается в Америке. Или — за океаном, так еще романтичнее.