Ильдар Абузяров - Агробление по-олбански

– А что ты знаешь?

– Да дурой она была! Задавала все время какие-то странные вопросы. Кто на свете всех сильнее, кто на свете всех умнее.

– И что ты отвечал?

– Я думал, она надо мной издевается. Ведь она только что подтянулась больше всех в классе. Не хватило ума нормально ответить.

А может, рассказать им про учебу, чтобы отстали. Про свою соседку по парте. Хотя – это была не Александра.

Неожиданно для себя он обнаружил, что проявляет интерес к белокурой сокурснице.

Весь вечер он с вожделением думал о ее юной груди, голубых глазах и белой заячьей коже. Ее соски не могут быть иного цвета, чем глаза: они столь же прекрасны и выразительны, думал он, голубые… Но с другой стороны как к ней подойти, как это сделать? Мы совершенно разные люди, она чистая, как родник, как голубой стог сена. Это так сложно – сговориться с ней, чуждым миром, понравиться. Так сложно.

Сон разрешил все трудности. Ему снилось, что они сидят рядом, над чем-то смеются, друг с другом заигрывают. И вдруг она в своей радости и нежности прижимается к нему пухлыми губками, касается… Как все, оказывается, просто, нет ничего проще – сблизиться с белокожей девушкой с губками…

Утром во время лекции он очутился за одной с ней партой: просто подошел и сел, выбора не было. Соприкасаясь с ней локтями, он пытался вспомнить, была ли у них во сне интимная близость.

И даже с помощью любовных стихов французских поэтов он пытался припомнить хоть один момент, хоть один толчок…

Вдруг она красными чернилами начала рисовать на белоснежнейших листах шикарнейшего и дорогущего издания стихов незамысловатый орнамент с цветочками. Так и надо, так и должно быть. Только любовница может позволить себе такую экстравагантную выходку.

Получился какой-то красный вензель. Экстраинтимный вензель в самом уголке. Похожий на лифчик вензель. Он заглянул в вырез летнего сарафана и увидел полные белые груди, обтянутые розовым узором бюстгальтера. От того, что кожа была слишком белой, розовый цвет казался скорее алым.

Он был совершенно удовлетворен. А его книжка теперь просто не имела цены; кладя ее на полку, он думал о голубых сосках ее глаз, которые достались только ему. Орнамент.

Может, показать им шикарное издание французских поэтов с красным вензелем. Пусть перечитают стих, поищут тайный смысл. Тем более Жан давно крутится у книжной полки, но из-за французской деликатности не решается спросить. Рембо, Верлен, Аполлинер, Гильвик. А я бездарность. Мне нечего им сказать.

Включили фары. Встречные машины о чем-то сигналили им. Пи-пи и фарами. Петр в ответ хмурился и жался к обочине. Давид несколько раз просил его остановиться по-маленькому. Чтобы пи-пи. Горы, горы.

Как только они выехали из Тираны, Петр стал размышлять, чем для него являются горы. Для иностранцев они, должно быть, выглядят как великаны с орлами на плечах. А для меня горы – дети и женщины. Беззащитные и слабые. Потому что все богатыри давно перевелись или прячутся в недоступных местах. За узкими бойницами ущелий, за горбами стариков. Прячутся от кровной мести.

Вендетта – бич Албании. Недаром здесь закаты такие алые. Разве не похожа вон та седая вершина на дрожащего старика, что сидит на подушках вечернего тумана и покуривает кальян? А та гора, разве она не юная девочка, кутающаяся в узорное покрывало леса? Такая беззащитная и красивая, с ватными черными глазами.

Рядом с этой девственной красотой побледнели от зависти женщины постарше – с сединкой высокогорных ручьев за ушами. С морщинками на веках.

Эти горы, эти махины, для чего они созданы? – думал Петр. Может быть, для больших людей? Больших духом. Для тех, кто сможет защитить их. А Порошкански не может удовлетворить своих жен и от этого хандрит. Он как я – маленький человек. Хорошо, что ему еще не снится Большая Женщина.

Петр ехал по дороге без всяких указателей. Он привык. Такое же беспорядочное движение и в Тиране. Знаки убрали еще во времена Энвера Ходжи – Большого Энвера, как его называли в народе, чтобы враг не смог сразу сориентироваться. Хорошо, что у Петра со времен службы в армии осталась секретная карта. Порошкански, закинув ноги на переднюю панель и соорудив из колен импровизированную подставку, углубился в чтение этой карты.

– Сейчас прямо, – время от времени говорил Порошкански, одним глазом глядя в карту, другим – на дорогу.