Ильдар Абузяров - Агробление по-олбански

– Родился в деревне Чмутово, – начал Вадик, не дожидаясь новых замечаний. – Умел строчить на швейной машинке и закатывать банки. Открыл цех по пошиву джинсов и цех по консервированию.

– Как вы оцениваете свои шансы? – спросила ведущая.

– Очень высоко. Почему меня не должны выбрать? Я же молодой, красивый. Посмотрите, какие бицепсы.

Симпатии ведущей и аудитории были явно на стороне железной леди – гувернантки Олеси. Я тоже успел ею очароваться. Жалко, менструальный цикл у нее в глазах не прекращался ни на секунду. Чуть серьезный вопрос – глаза краснеют. Кажется, моя симпатия так и останется при мне.

К тому же передача быстро закончилась – всего три часа, но камеры еще минуты полторы фиксировали студию. Мужик задымил. Затяжки были коротки – чмок, чмок, чмок. Вспоминал Чмутово.

– Наш-то опять нервничает, – улыбнулся кто-то из его предвыборного штаба, – чуть не плачет.

Ядерному Вадику во что бы то ни стало хотелось понравиться телевизионной публике. Он даже готов был захватить телевидение – как террорист, с автоматом – телевидение, что показывало не его шик, а красоту Олеси.

Вот бы ему эту гувернанточку для его чмок, чмок, чмок, чмоков. Целовать, целовать, целовать! До смерти целовать! Наверное, мечтает выиграть выборы и нанять Олесю секретаршей в приемную нового гувернатора. Оговорка по Фрейду.

Я закрыл глаза и вспомнил, как это у нас было с женой. Нечаянная встреча. Ошеломление красотой. Первые, вкрадчивые, как кошачьи шаги, слова. И я, как Ядерный Вадик, врал напропалую. Старался понравиться. Показывал себя с лучшей стороны. Тряс мышцами, выдавал желаемое за действительное.

И почему оно так? Влюбленные врут с первого шага и не верят потом в себя всю жизнь. Почему бы просто не выйти и не сказать: я вот такой и такой с такими-то недостатками. Но я люблю тебя, страна. Люблю больше жизни.

– Просрет он выборы, – была моя последняя мысль, – как пить дать просрет.

Мысль с закрытыми глазами.

После того как его протрясло, Петр, заткнув локтем слив, заполнил раковину холодной водой. Опустил боком голову. Коснулся щекой мрамора. Вода обожгла веки и виски. Мрамор – сломанный когда-то нос.

Сидя на унитазе, он увидел прикрученную к стене телефонную трубку. Как в лучших домах Европы. Решил позвонить своему другу Порошкански.

К телефону подошла старшая жена Порошкански, любимая Айгюдь.

– Алло! Позовите, пожалуйста, Давида, мадам Айгюдь.

– Не могу. Он не хочет ни с кем разговаривать. Лежит на диване, отвернувшись к стене.

– Скажите, что у меня для него хорошие новости.

– Он и слушать ничего не хочет. Подушку на голову положил. Палец сосет! Говорит, что скоро умереть должен. Может, вы его спасете?

– От чего умереть?

– От лени, наверное. Целый день на диване лежит. А мы вчетвером даже присесть не можем – все его обслуживаем, обстирываем, объедаем.

– Скажите, что я разговаривал с одним турком и что у меня есть план, как обмануть всех и вся, выйти сухими из воды… Пусть детство вспомнит…

По лицу и шее Петра сползали крупные капли.

– Где ты?

– Тебе правду сказать?

– Да!

– На унитазе.

– Зачем ты туда забрался?

– Для профилактики.

– Я сейчас приеду.

Через час Порошкански с Петром уже стояли, облокотившись на железную ограду греческого посольства. Желающих получить шенгенскую визу было очень много, приходилось ждать в длинной очереди. Греки, впав в жесточайший экономический кризис, решили подзаработать на визовых пошлинах и туризме. Пока не поздно – пока их не выкинули из Евросоюза. Надо отдать им должное, визы раздавали налево и направо за пятьдесят евро с носа – разбойники.

– Помнишь, с чего все началось? – спросил Петр. – Помнишь, Давид, весь этот бардак начался с шестерых твердолобых граждан нашей Албании, которые в мае 1990 года добились разрешения на выезд.

– Это те, что проникли в итальянское посольство и попросили политического убежища?

– Да, а буквально на следующий день десятки тысяч молодых албанцев принялись штурмовать посольства всех стран, только бы покинуть родину. Помнишь, послы закрывали посольства на амбарные замки и прятались в гостиничных номерах. Ну разве это не национальный позор?

– А потом на улицах жгли коммунистические газеты, а я все возмущался. У меня как раз Фериде должна была первенца родить, и тогда газеты были тем единственным, во что в роддомах пеленали младенцев. – Порошкански развел руками. – До сих пор не понимаю, зачем их жгли.