Андрей Шульгин: Слёзы Анюты

Баба Надя перевела взгляд с левой ладони на правую. Она так давно не видела трамвайных талонов, что ей показалось интересным рассмотреть выданный девушкой билет. Буквы были совсем мелкие, и бабе Нади пришлось поднести его в самый притык к дряблым стариковским глазам. На талоне была напечатано:

У бабы Нади посерело в кишках. Она напрягла старушечьи ноги и встала с сидения. Дойдя до кондуктора, невозмутимо сидевшей на прежнем месте, баба Надя осторожно тронула её за плечо и сразу запричитала прямо в обернувшееся лицо девушки:

— Милочка, мне бы выйти надо. Вот беда, свою остановку проехала. Проехала, говорю, я свою остановку. Когда выйти можно будет? А, внученька? Скажи. Бабушке уже давно выходить пора.

Лицо девушки слегка дернулось, став похожим на куль с цементом, а в глазах неожиданно заиграли огоньки ненависти, но ответила старухи она всё тем же ровным голосом:

— Остановка ещё нескоро, бабушка. Я вам сама скажу, когда доедем.

Страх снова белой сметаной забродил по жилам бабы Нади. Куда это мы едем так долго? Неужели, и правда, а ад?

— Мне ехать дальше никак нельзя. Я к внукам опаздываю. Милочка, скажи водителю, пусть остановит и бабушку на улицу выпустит.

Изо рта девушки полетели слюни вперемешку со словами:

— Просишь, значит! Хочешь, чтоб отпустили тебя! Милочкой меня называешь! А когда я скребла по мокрым стенкам твоего брюха и просила, чтобы ни вырывала ты меня на свет божий раньше времени! Просила, чтобы жизнь ты мне дала! Послушалась ты? Оставила меня? А? Отвечай! Зачем? Зачем душу ещё неродившуюся погубила? Зачем рукам потным и гадким позволила тельце моё вытащить да выбросить! А, мама?! Зачем? Иль не узнала ты нерожденную дочь свою!

Баба Надя молча ловила воздух щелью рта. Воздух казался ей злым и холодным на вкус.

— К внукам, говоришь, тебе надо? Да ведь нет у тебя внуков! Не родила я их тебе, потому что сама не родилась!

В этот момент, очевидно, что-то произошло впереди перед трамваем, потому что он неожиданно затормозил, и баба Надя не в силах удержать себя на тонких, обглоданных старостью ногах, полетела прямо на девушку, стараясь уцепиться за неё руками, та же, также не удержавшись, рухнула вместе с бабой Надей на пол трамвая. Из кабины воителя слышался мат.

Обе женщины её лежали на полу, приходя в себя, когда в переднюю трамвайную дверь кто-то громко и уверено забарабанил рукой. Дверь, заскрипев, отъехала в сторону, и в салон трамвая ворвался высокий голубоглазый блондин в отлично сидящей на нём военной форме чёрного цвета. На рукаве великолепно скроенной и бережно выглаженной офицерской куртки была нашита эмблема с распластавшим крыла орлом, сжимавшим когтями заключённую в круг свастику. Не говоря ни слова, офицер выстрелил из длинноносого пистолета в кабину водителя, очевидно, убив наповал, затем голубоглазый офицер в один лишь шаг оказался рядом с бабой Надей и девушкой, всё также лежащих на полу. Протянув руку, он схватил бабу Надю за плечо и одним рывком поставил на ноги, новый выстрел офицера был адресован так и не успевшей подняться с пола девушке. Та затихла. Офицер кинулся прочь из трамвая, увлекая за собой бабу Надю, которую крепко держал за руку.

К бабе Наде постепенно возвращалось сознание. Она вспомнила, как молодой офицер, вытащив её из трамвая, ничего не говоря, подвёл к большому и чёрному автомобилю, какие ездили по клицам ещё в пору ей молодости. Он открыл широкую дверь кузова и грубовато втолкнул её внутрь. В салоне было темно и пусто — место водителя оказалось отгороженным непроницаемой перегородкой, окон по бокам или не было совсем, или они были чем-то закрыты. Мотор автомобиля загудел, и машина двинулась с места. Баба Надя ощутила, что сознание начинает покидать её: оно оставляло бабу Надю не только от перенёсённых стрессов, не столько из-за тьмы, духоты и едкого запаха машинного масла, висевших в салоне, сколько из-за того, что красивый офицер, спасший её из лап коварной кондукторши и ехавший сейчас в переднем отсеке автомобиля, был тем самым немецким военным, который много лет назад в числе таких же, как он, ворвался в их город, которого она успела полюбить и ради которого… И вот теперь сознание возвращалась к ней вновь. Баба Надя поняла, что лежит на диване в какой-то мрачноватой комнате. Очертания комнаты показались ей смутно знакомыми. За стеной слышались громкие и, кажется, не совсем трезвые голоса. Она даже сумела различить несколько слов. Кажется, там торговались. Через несколько мгновений дверь распахнулась, и в комнату ввалилась разноголосая и разряженная толпа, впереди которой будто заграждая ей путь, широко расставив руки, пятился офицер в чёрной форме. Тот самый. Баба Надя узнала его даже со спины. Офицер переругивался со всей толпой, впрочем, ни в его тоне, ни в тоне толпы не ощущалось серьёзности. Толпу возглавлял худой мужчина с чёрными усами. Баба Надя узнала и его. Завидев бабу Надю, толпа завопила дурными голосами, а усатый мужчина плюнул прямо в неё очередью слов: