Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

лазурном сквозистом июньском плате омофоре

Грядет плывет парит царит в переславльском снежном

дымном зимнем поле поле поле

И младые неистово несметно немокрено курчаво смоляные

каракулевого агнца кроткого

Власы власы Ея в метели плещутся полощутся чудовые

неприкаянно прекрасно носятся привольно своевольно

из-под омофора

Одни рассыпанные вольные в сплошной глухой неволе

в русской нашей снеговой слепой колодезной недоле

Матерь! мати! где Твой гребень золотой всевечное

творенье рукоделье галилейских арамейских галаадских

златокузнецов златопророков Слова Божьего

Иль обронила в русских рощах ледяных соборных

прошлых в дубравах среброзвонных топором

слепым густым оборванных обобранных

А теперь пришла на Русь — вырубку несметную бездонную

за гребнем дальным девьим стозвонным?

Иль за народом руським пригнетенным пьяным

неповиннымсиротой безбожным? топора

невольником поклонником?

О Боже! боже боже боже как же Ты дозволил?

Матерь кого ищешь да жалеешь в вьюжном мартовском

ополье поле перлов жемчугов снегов струящихся

пуховых?

Или стозвонный затерянный златогребень? иль немой

святой заблудший пьян народ мой?

Оле!

Метель в переславльском поле мечется как осиянные

лучистые алмазные ледовые власы живожемчужной

жгучепоседевшей Богородицы

О недолгая о летучая о тягучая о недужная позолота

дремота истома сентябрьских опадающих рощ рощ рощ

О Русь вся в сияньи златистого медового бабьего лета

О жить бы вечно в дальней забытой ветхой переславльской

деревне Андреевке

О жить бы вечно Господь мой ивовый русский Господь

О жить бы вечно Господь среди русских тоскующих

пьяных родимых кривых дремных раздольных разгульных

мучительных божьих баб да мужиков

О Господь о забыться зарыться затеряться оглохнуть

ослепнуть навеки средь русских осенних златистых

листопадных лесов чащоб рощ да землистых святых

божьих баб да мужиков

О Господь

Но как древо свершив сотворив золотой листопад златопад

обнажает тоскующий ствол

Так и в русском к бездонной зиме как зимушник журавль

обнажаясь тоскует кочует блуждает далекий далекой

монгол…

Нет на земле ни городов ни языков

Ишканский облученный окаменелый омертвелый белый

белый дуб словно платиновый или алюминиевый дуб

косо замертво стоит словно молит

И сыр-дарьинская гиена крапчатая лижет алым спелым

языком металлоствол как живоносный солончак иль

кость младых могил

Гиена дальней дальной Сыр-Дарьи как оказалась ты у дуба

близ Москвы

О Боже! миновало пять ночей и дней неразличимых после

войны

Теперь нет ни Москвы ни Сыр-Дарьи

Ни Азьи ни Руси…

На том месте где упала отжила отсияла отплескалась

многосолнечная многозвездная водородная бомба

На самом дне лазоревого циклопического пирамидального

кратера

Лежит пылит чудит ворожит златосизый дивносизый

безвинный маслянистый майский жук рогач

Он лежит на спине и мается тщится хлопочет пыльцовыми

проворными извилисто златистыми лапками

Он хочет перевернуться со спины и встать на лапки и с

медовым сытым гудом полететь взойти восстать в небеса

лазурные как прежде

Да нет у него спины

Да некому на всей земле его перевернуть

Война уже окончилась

Давно давно давно давно

А суздальский древлий одинокий ворон в голом голом

голом словно замогильный череп поле

Все закрывает лапой ослепшие от взрыва остывшие

пустынные очи очи очи

Все закрывает закрывает закрывает лапой бывые глаза

В далеком далеком далеком блаженном бухарском лазоревом

кишлаке Чорбакри Мазари трехлетний мальчик Тузук-бача

плывет живет растет струится длится ликует в рисовом

полуденном илистом глинистом родном летнем арыке

Он плывет и смеется и кричит биясь виясь ногами и руками

в теплой родимой лепетливой говорливой исконной

хлебной воде воде воде: Оя мать моя! Ата отец мой!

Оя!.. Ата!..

Он плывет и не знает что нет уже на земле ни матери ни отца

ни кишлака

Оя… Ата…

Послепотопный голубь исходящий лучевым больным