Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Иль не погрозит не помашет не запретит мне земляничным строгим перстом пальцем?..

Да только я ныне знаю, что персты Его не земляничные а персты Его кровавые…

…Отче Отче! — и я кричу на брег иной — Отче Отче неужель за тридцать лет персты Твоя на Руси Твоей не зажили не зажили не зажили?..

И страждешь?..

…Не зажили, мой дальный лесной мальчик…

И стражду…

И я гляжу на тот берег и уповаю…

Да нет Его в кустах туранги…

…Отче и только однажды Ты живой плотяной являешься…

…И вот я стою на той смоковнице и мать моя Анастасия стоит под деревом в ночной рубахе босая…

И Генералиссимус-Азраил стоит рядом и пытается раскурить трубку колхидских Табаков, но ливень залил табак и табак мокрый сырой и не горит не берется он а только шипит и Владыка Империи и Тиран Народов хмурится печалится и рыжие усы его по-старчески мелко снуют дрожат от гнева и мне жаль его…

И Муж в милоти багряной и Иван Илья — В Поле Скирда в поле беда с оторванным колокольным билом-языком в руке и туча с молоньями уходят за кладбищенскую гору гору гору…

Оле!..

Отче!..

И Ты уходишь со свечой в руце…

И туча Твоя уходит…

И мужик звонарь погорелец Иван Илья Твой уходит с оборванным напрасным языком колокольным…

И от него пахнет острым тошным паленым жженым живым волосом, но он шепчет шепчет заходясь захлебываясь счастливою слюною:

— Осанна! Осанна! Отче! Щедре!.. Аллилуиа! Аллилуиа!..

Господь мой избавитель!..

И я иду на Русь немую безглагольную бесколокольную и там стану звонарем божьим!..

И ударю во все колокола усопшие!..

И верну язык красный малиновый звон русским колоколам удушенным умолкшим!..

И я несу колоколам язык их как матерь млековый сосок несет голодному дитя ребенку!..

Оле!..

…Да?.. Звонарь Руси немой бражной бесколокольной — и ты вернул язык немым колоколам Руси?..

Иван Илья-В Поле Скирда в поле беда иль ты?..

…И через тридцать лет я встретил тебя в талом суздальском ополье поле поле поле невиновном вороньем.

И через тридцать лет, когда я, как и весь мой сонный сиротский народ затосковал темно беспробудно колодезно заметался закручинился по ветхим предкам своим, и поехал в деревню Рогачево-Тьма искать могилу русской своей бабки Прасковьи-Крестьянки…

Но не нашел ни могилы, ни кладбища, ни самой заполоненной затянутой заросшей бурьяном и конским щавелем деревеньки Рогачево-Тьма Рогачево-Трава-сон-глушь-трава (Русь, трава взяла одолела затопила тебя? Русь, где блаженная деревня тучная твоя?..)

И взамен могилы бабки моей Прасковьи-Крестьянки встретил я Ивана Илью-В Поле Скирду.

И там где стояли ликовали русские ржи пшеницы льны — теперь были вороны и мыши полевые густые.

И роились…

И клубились…

И ярились…

..Ах, Иван Иван Иван Илья звонарь Руси Иван Илья-В Поле Скирда в поле беда где скирда твоя?

Где колокольный язык било который ты в огне сорвал упас?

Где обронил ты его Иван Илья?

И что стоишь по колени в воронах да мышах?..

Иль не узнал меня отрока со смоковницы пасхальной дальной ночи Джимма-Кургана?..

Но он дрожит весь но он дряхлый весь но он пианый весь смертный тленный талый он.

И у него бутыль с картофельным самогоном первачом в обгорелых знакомых руках.

И не сгорел он на святом огне а сгорел от вина. Да…

Как народ мой… да…

Иван Илья и ты оставил язык колокольный и бражную бутыль в руки взял?

И ты был звонарь Руси а стал опойца мытарь мученик пьяница Руси?

И ты был язык Руси а где колокола твои?..

…И он подрубленно размашисто тошно падает на землю и стенает ползет плачет:

— Сынок сынок оставил нас отец наш Иисус Христос!.. Одни мы в русском поле…

Ай поле мое колыбельное русское!.. и тысячи лет было оно мое крестьянское как жена да матерь да дите мое.

И выходил я утром ранним молочным коровьим моим родным утром из избы коморы хмельной самогонной родной и пил студеный рассол и яснел грешной дурной головой и тут поле мое ждет меня стелется туманами молочными пуховыми…

И нет никого!..

Айда!..

Ой, хорошо!.. Светло!..

Только изба моя да я да поле необъятное ждет да ласки силы моей требует.

И я ласкаю его кормлю его лелею его поле кормильное колыбельное гробное святое мое…

Ой поле родное!..

И тут колыбель и тут гроб!.. Хорошо!..

И я выхожу с похмелья из избы — а тут поле стелется ластится родимое трезвое ко мне стелется ластится просится трется о ноги мои об меня поле поле поле…

Есть просит как скотина утренняя алчная…